— Я когда-то срочную служил в Сибири, — продолжил Гуров. — Нашу часть, когда рухнул Советский Союз, тоже расформировали. Вот я и решил завернуть в Пинск, посмотреть, послушать ветеранов, перенять, так сказать, ваш опыт по сохранению памяти о части, о сослуживцах, о страничке истории, о судьбах людей и той эпохе.
— Как вы хорошо говорите, — с уважением сказала Ольга. — Наверное, вы хороший писатель. Смотрю я туда вон, за окно. Сколько лет отдано!.. Я тысячи раз выходила к мостику, где садилась в дежурную машину и ехала на работу в первый дивизион. Вот она, вся моя жизнь. А потом дочь выросла, часть расформировали, друзья и знакомые разлетелись. Остался у меня только этот дом и воспоминания.
Гуров догадался, что сейчас из глаз женщины брызнут слезы. Ему стало очень неприятно, что он стоит и разыгрывает свою роль, будоражит нервы, память человека, для которого это и в самом деле вся жизнь. А что делать? Признаться, что он из российской полиции, что приехал разобраться в причинах смерти человека, который был частью ее воспоминаний? Так Ольгу уже, наверное, десятки раз тут расспрашивали. Тогда между ними сразу же неизбежно и закономерно встанет железобетонная стена неприязни, недоверия, а может, и ненависти.
«Нельзя, надо терпеть, делать свою работу, — подумал Гуров. — Да, иногда мне приходится причинять неприятности ни в чем не повинным людям. Я чем-то похож на хирурга. Мне часто приходится делать людям больно, чтобы им потом жилось лучше.
Так вот и в данном случае. Раскрытие этого преступления сделает лучше жизнь многих людей, ибо очистит землю от присутствия еще одного негодяя, убийцы, потенциально опасной личности. Или нескольких, потому что организаторы и заказчики — это тоже весьма зловещие персоны. Только вот есть ли они или Рыбников убит исключительно на бытовой почве?»
— Я вас понимаю, Оля. — Голос Гурова прозвучал слишком участливо, с какими-то неестественными интонациями, откровенно противными для него самого. — Ребята тут немного рассказали мне. Вы уж их извините. Они по доброте и исключительно из чувства симпатии к вам это сделали.
— Про Володю Рыбникова? — догадалась женщина.
— Да, про него. У вас была любовь?
— Как вам сказать… — тихо ответила Ольга.
«Сработало! — понял Гуров. — Мне удалось вызвать у женщины чувство доверия к себе, желание выговориться, поделиться. Теперь не порвать бы эту тонкую нить взаимопонимания, не сорваться на типичный допрос. Люди эти интонации быстро чувствуют и тут же замыкаются в себе».
— Теперь уже не знаю. — Ольга повела плечом, глядя куда-то вдаль, за кроны сосен. — Тогда, наверное, казалось, что увлечена. А теперь я понимаю, что просто мечтала наконец-то выйти замуж за достойного человека, который любил бы меня и мою дочь, выдернул бы меня отсюда, из этой серой жизни. Это я сейчас так говорю, а тогда была наивная, по молодости родила ребенка, верила, что… Нет, не особенно уже верила. Очень часто меня заставляли разуверяться. Слишком много было вокруг мужчин, желавших лишь затащить меня в постель.
— Рыбников был другим?
— Рыбников тоже пытался меня поцеловать. — Ольга усмехнулась. — Был такой момент, когда мы шли с ним вдвоем по лесу. Да, он не сдержался и поцеловал меня. Я тогда была в замешательстве. С одной стороны, мне было приятно, а с другой… Одним словом, я ему сказала, что и он такой же, как и все прочие. Парень так огорчился из-за моих слов, что я невольно поверила, что он не такой. Но Володя ведь почти не говорил о любви, не обещал чего-то. А Носков был другим. Наглее, что ли, самоувереннее, решительнее. Одиноким женщинам с ребенком на руках такие мужчины нравятся больше. Тем более что он звал уехать с ним, выйти за него.
— Сейчас вы скажете, что они подрались из-за вас, — с уважением произнес Гуров.
— Не знаю. Наверное, нет. Скорее, каждый подумал, что другой ему конкурент и что ловить тут больше нечего. Уехали оба, и все закончилось.
— А этой осенью вы с ними виделись?
— С Колей Носковым нет. Боюсь, что ему было бы неприятно смотреть мне в глаза. А Володя приезжал ко мне, две ночи ночевал с мужиками вон в кухне.
Гурову показалось, что в голосе женщины проскользнули какие-то загадочные нотки. Стоит ли спрашивать хоть намеком? Ольга хорошо выглядит, но ей все-таки за пятьдесят. Да и деревенская жизнь отнюдь не молодит, не способствует тому, чтобы смотреться хотя бы на свои годы.
Так переспали они по старой памяти или нет?
Тут Оля сама ответила на все вопросы. Наверное, женщине хотелось выговориться. А писатель — это как-то располагает к откровенности. Он вроде как существо без пола и возраста.
— В первый же день они его привезли. Не прямо с вокзала, конечно. Сначала в музей, потом на остатки своей площадки. Для меня было главным, что он не испугался, не постеснялся и приехал с ними. Мы ведь какое-то время после его увольнения в запас еще переписывались. А потом…
— А кто первый перестал писать?
— Теперь уже не смогу ответить. Тогда мне казалось, что он вдруг оборвал переписку, а теперь не знаю. Может, я охладела, когда поняла, что, кроме этих писем и воспоминаний о том поцелуе в лесу, мне ничего не светит.
— А Носков, значит, и не стал бороться за вас? — осторожно спросил Гуров.
— Кто ж его знает? Я в последние дни думала только о том, что вот скрипнет калитка, откроется дверь и войдет Володя. Что задержится хоть на денек, прежде чем ехать домой. Где-то очень глубоко мне сделалось больно от того, что он так и не зашел попрощаться. Я и ждала, и боялась этого. Но он так и не появился.
— А почему боялись?
Ольга посмотрела на Гурова, опустила глаза и стала теребить полотенце, висевшее на ее плече.
Потом она, видимо, решилась и ответила:
— Не удержалась бы. Наверное, вы меня поймете. Столько лет одна, а тут молодой красивый парень. Да еще…
«Все ясно, — подумал Лев Иванович. — Она боялась, что сама ляжет к нему в постель, а он все равно уедет и не вернется. Появится еще одна ошибка в жизни, новая зарубка на сердце, которая будет ныть до старости. Хотя, видимо, так оно и вышло».
— Ребята мне рассказывали, что Носков хотел Рыбникова побить перед отъездом.
Ольга не отреагировала на эти слова Гурова, думая о чем-то другом. Надо было решаться на что-то. Не вспугнуть бы ее, не сломать этот наладившийся контакт.
— Они, кстати, так и не верят, что Рыбникова мог убить Носков, — решился сыщик бросить фразу.
— Да, — Ольга махнула рукой. — Коля парень хороший, но были и у него свои тараканы в голове. Говорил он много, а когда до дела доходило, сразу пасовал. И с собой меня не взял в свою Украину тогда, и Володю побить не решился. Думаете, что за тридцать лет он стал решительнее? Нет, еще ленивее. Он ведь даже не захотел со мной увидеться. Старая любовь!..
Глава 5
То, что Крячко до сих пор не позвонил, было удивительно. Гуров старался гнать от себя мысли о том, что негодяи, пока, к сожалению, неизвестные, могли и со Стасом расправиться точно так же, как и с той оперативно-следственной группой, которая погибла на трассе. Вечером Лев Иванович вернулся в дом Ольги из Пинска, где для видимости побеседовал с офицерами, когда-то служившими в этой воинской части. Вот уже три дня он ходил в музей, надеясь увидеть там Крячко.
Глупо и непонятно. Почему преступники с таким маниакальным упорством стараются не подпускать к делу Рыбникова российскую полицию? И как долго они будут этим заниматься? Ведь в этом кровавом занятии нет абсолютно никакой логики. Понятно, что это групповое убийство нужно было для демонстрации чего-то. Гуров догадывался, чего именно. Кто-то очень хотел подчеркнуть, что причина убийства Рыбникова лежит только здесь, и нигде больше.
Утром уехали Мухин и Богомазов. Гуров остался один в летней кухне и вздохнул свободнее. Теперь не надо было пить каждый вечер, ломать комедию и играть в писателя. Да и с Ольгой можно спокойно беседовать за чаем на любые темы. Она, кажется, прониклась каким-то странным уважением к неожиданному гостю.
Он на всякий случай рассказал ей о Марии. Полковнику почему-то не хотелось, чтобы в женской голове на старости лет забродили нелепые мысли о том, что этот московский гость вдруг воспылает страстью к деревенской жизни или, наоборот, решит осчастливить белорусскую крестьянку и возьмет ее к себе в столицу. Причин ожидать таких изменений в отношениях с Ольгой у него вроде бы не было, но и рисковать не хотелось.
Сыщик решил, что через пару деньков ему придется съезжать из Оброво и перебираться в Пинск. Вся его работа будет проходить там, потому что почти все ветераны воинской части разъехались, а следствие ведут местные службы. Да и Крячко надо найти. С ним легче встретиться, живя в Пинске, а не в деревне, расположенной в нескольких десятках километров от него.
Гуров хотел было вернуться в летнюю кухню, потом передумал и уселся на лавку под яблоней. Уж очень душистый тут воздух в конце сентября. Он потянулся, сорвал с нижней ветки темно-красную орловку, потер в ладонях и с хрустом откусил.
