Вместе с нами Александр Степанович все дни проводил под открытым небом, но оставался, в отличие от нас, болезненно бледным. Загар не приставал к его худощавому лицу. Мы винили в этом его проклятую болезнь.
Но вот миновала зима, мелькнуло короткое лето, отполыхала северная осень. Мы начали вторую зимовку и заметили, что Александр Степанович перестал кашлять. Белый платок, который он постоянно Держал в руке, перекочевал в карман. Лицо его начало смуглеть: он явно загорел.
Мы боялись пока расспрашивать Александра Степановича о здоровье, но он уверенно, на глазах выздоравливал.
Колымское солнце, кристаллики льда в стерильном воздухе, ультрафиолетовое облучение, вкуснейшие куриные бульоны (куропатки же из куриной породы!) побеждали страшный недуг. Он и сам знал, что выздоравливает. И дело у него ладилось. И всем нам стало как-то легче дышать…
В конце мая Александр Степанович, за два года успешно завершивший свое исследование, сдал мне партию и улетел на материк здоровым человеком. Он иногда писал мне и неизменно заканчивал свое письмо ласковой просьбой:
— Поклонитесь колымскому солнцу!
Бурый Мишка возит воду
Осень на Севере очень красива и наступает она стремительно: в три дня все окрашивается по-осеннему. Сопки делаются сначала пунцово-лимонными, а потом бордово-коричневыми. Кусты березы вдруг вспыхивают негреющим пламенем. На фоне матового густо-бордового бархата, в который рядится колючий шиповник, сверкают, как полированная киноварь, его ягоды. В эту гамму закатных тонов вклиниваются зеленые пятна почти изумрудной чистоты. Но длится это недолго. Все сильнее разгорается на сопках осенний пожар. Бледнеет зелень. Иглы лиственницы начинают желтеть и падать. Лимонно-вишневые огоньки березок гаснут. Сопки постепенно тускнеют… Начинаются холодные затяжные дожди, на мокрую землю падает снег и тает. А вершины уже устойчиво белые, до нового лета…
Геологи-разведчики торопятся закончить свои поисковые дела и готовятся к зимней работе в лабораториях и кабинетах.
В один из чудесных вечеров ранней северной осени мы отправились в лес заготавливать колышки для пикетов. Попов нарубил ворох молодых лиственниц и пошел собирать грибы на ужин. Я затесывая колышки на Широком пае свежесрезанной лиственницы. Попов набрал целый накомарник грибов, а я тем временем закончил свое дело. Вдруг метрах в десяти от того места, где мы работали, я заметил притаившегося в кустах медвежонка. Видимо, он отбился от своего пестуна и матери, набрел на нас и спрятался в зарослях.
Дальнейшие события развернулись мгновенно. Попов вскинул винчестер и выстрелил. Я вскочил.
— Наповал, — сказал Попов и засмеялся. — Счастливый ты, парень. Могла бы она тебя до смерти помять. Вишь, она растревожилась как, детеныша своего потеряла.
— Кто — она?
— Медведица!
Мурашки пошли у меня по спине. Действительно! Если бы не хладнокровие, быстрота и верность глаза моего друга, не мог бы я никому рассказать об этом милом медвежонке.
Вскоре я отправил Попова с партией рабочих в управление: мне хотелось воспользоваться летней тропой и сдать образцы разведанных нами пород. Пошли дожди. Попов не сумел возвратиться и остался зимовать в Грибном, где обитало наше горное управление. Он устроился работать в больницу дровоколом и водовозом.
Сам я попал в поселок Грибной только в конце февраля и первым долгом отправился в сторожку к своему другу, у Которого намеревался поселиться до весны.
Попова дома не оказалось. Он уехал за водой. Возвращение моего друга было очень интересным. Я стал свидетелем настоящего таежного спектакля. На маленьком возке с полозьями стояла двадцативедерная бочка. В сани был впряжен годовалый медвежонок. Сбоку, в пристяжке, шагал Барбос. Сзади шел Попов. Поселковые ребятишки ликующей толпой окружали эту оригинальную тройку.
Центральное место в шествии принадлежало медвежонку. Попов добросовестно помогал ему везти воду. Барбос шагал уныло и с явным неодобрением косился на Попова, который заставил-таки его работать. Зато медвежонок чувствовал себя героем. Глазенки его горели. Черный язык был высунут не то от усердия, не то от удовольствия. Он тянул воз в полную меру своих силенок и поглядывал на ребятишек, будто хотел подчеркнуть свое значение в этом солидном предприятии.
…В тот злопамятный вечер перепуганный медвежонок увязался за Поповым, свежевавшим медведицу, и ни за что никуда не хотел уходить. Пестун его безвозвратно сбежал, и он, маленький, осиротелый и напуганный, побежал за шкурой своей матери. Наш ленивый и равнодушный ко всему на свете Барбос воспылал к медвежонку самыми нежными чувствами. Он таскал его за шиворот к ручью, купал в студеной воде, позволял взбираться на себя и при этом блаженно улыбался. Медвежонок тормошил, валял и кусал Барбоса без всякого стеснения, а тот делился с малышом не очень обильной своей едой и всячески оберегал его от кедровок и бурундуков. Барбос сердито и бестолково лаял, хотя его подопечному не грозила никакая опасность: бурундуки боялись медвежонка даже больше, чем собаку.
В общем, дружба завязалась самая нежная, прочная и неожиданная. Нужно думать, что ради приятеля пес и воду-то возил, иначе он нашел бы какой-нибудь способ увильнуть от дела…
С улыбкой вспоминал я все эти подробности при встрече с медвежонком, который ростом давно уже догнал друга Барбоса.
Жизнь наша текла размеренно. Я ходил в горное управление, делал карты разведанных площадей. Попов резал с санитарками дрова и возил воду со своими четвероногими помощниками. Все так же ровно в двенадцать, по гудку электростанции, впрягался в корень бурый медвежонок, в пристяжку — Пар бос, а сзади толкал возок Попов. Все с тем же интересом толпа ребятишек сопровождала дружных водовозов.
Медведь рос прямо на глазах, и к апрелю уже один тянул сани с водой. Барбос все еще ходил в пристяжке, но уже больше для проформы. Медведь был в два раза больше Барбоса и отлично управлялся с делом один. И до того он втянулся в работу, что просто места себе не находил, когда наступало время и на станции раздавался гудок. Он бежал к санкам, хватал оглобли, тревожно рявкал. И только снабдив больницу водой, Мишка успокаивался и принимался за свои обычные дела, к каковым относились нехитрые развлечения с Барбосом и охрана имущества, расположенного на больничном дворе. Людей Мишка не трогал, но вещи разрешал брать только одетым в белые халаты. И боже упаси, чтобы кто-нибудь посторонний прикоснулся к больничному полену! Мишка начинал рычать с такой серьезной строгостью, подоспевший Барбос лаял с такой бестолковой храбростью, что посторонний предпочитал оставить больничное имущество в покое.
Кормили Мишку кухонными отходами, он добросовестно трудился и был очень доволен жизнью.
Весной сформировал я поисковую партию. Заведовать хозяйством был приглашен Попов. Ранним утром в конце мая мы отправились в тайгу. Наш медведь до последнего дня строго по гудку возил воду. Оставлять его в поселке нам не хотелось: медведя могли раздразнить, заморить голодом, он мог рассвирепеть и натворить всяческих бед. Убить его тоже было жалко — уж очень преданным и умным вырос он. Мы решили взять его с собой и отпустить в тайге на волю. — Сделать это оказалось очень трудно, почти невозможно. Медведь охотно пошел с нами, но на волю его не тянуло. Он просто ни на шаг не отставал от нас. К обеду мы были от Грибного километрах в пяти, в глухой тайге. До слуха донесся слабый гудок поселковой электростанции. Медведь насторожился и вдруг опрометью бросился по направлению гудевшей электростанции: подошло его время возить воду…
Больше о нашем буром Мишке я ничего не слышал. Потеряв направление, он, видимо, углубился в таежные дебри и до Грибного не добежал.
Очень тосковал о медведе наш Барбос, долго не находил себе места и навсегда с тех пор остался угрюмым и скучным.
Птичья лапа на мерзлом сучке
Нам бывает жалко растерзанного волком оленя, и мы объявляем волка злобным, однако зверь просто добывает себе пищу, как ему природа велела.
Таежный охотник тоже никогда не философствует о добре и зле, а просто бьет сотнями белок, потому что это его профессия. И чем добычливее способ охоты, тем лучше.
Именно так Попов и смотрел на вещи.
— Заяц тебе нужен, чтобы съесть его в жареном виде, — говаривал он с незлой усмешкой, — а из шкурки, чтобы шапку теплую соорудить — ну и лови его, как умеешь.
И, нужно сказать, что Попов умел ловить зайцев. Он промышлял их с помощью петель из тонкой проволоки, которые вешал по кустам на заячьих тропах.
На этот раз ставить петли Попов собрался в воскресный день. Я увязался за своим другом.
Мы легко бежали на лыжах по слежавшемуся голубоватому снегу. Зимним солнечным днем в тайге тихо и сказочно красиво. Глубоким сном спят лиственницы, укрыв плечи снежными шалями. Безмолвная тайга навевает мысли немножко грустные, немножко смешные…
