— Зарывайся в сено, — сказал Степан. — Ночью подменишь.
К началу моей второй вахты мы оторвались от Берелеха уже достаточно далеко. К полуночи стало как будто теплее. И небо приподнялось над землей. Высоко-высоко прилепилась окруженная радужным сиянием луна. Она исправно светит в мертвенной тишине. Я знаю, что это обманчивая тишина. Зимняя тайга и сейчас полна жизни. В теплом гнезде, свернувшись кольцом, спит черная колымская белка. Как одеялом, укрылась она пушистым хвостом. Зарылись в снег и дремлют белые куропатки. Может быть, к одной из них быстрым неслышным бегом подобрался горностай, и в эту минуту завершается маленькая таежная трагедия. Отчаянно спасается заяц от настигающей его полярной совы. В глубоком снегу, около своих богатых продовольственных складов, залег до теплой весны бурундук. Где-то тоскует голодный шатун, не нашедший с осени пристанища в берлоге. Даже вечнозеленые листочки брусники берегут до времени животворную силу под снегом… Раздумья снимают напряженность, которой требует тяжелая Колымская трасса.
На рассвете мы съели по куску хлеба с мороженой кетой. Запили завтрак теплым чаем из термоса и поменялись со Степаном местами.
Все у нас сверх ожидания идет отлично. По мере удаления от Берелеха заметно теплеет. Днем февральское солнце просто слепит. Гигантские снежные зеркала отражают море света. Мы надеваем темные очки.
На Стрелке, первый раз за всю дорогу, заночевали в придорожном общежитии. Стрелка — потому, что здесь знаменитая Колымская трасса разветвляется на два уса: один тянется к нам, на северо-запад, другой — в сторону, на Среднекан. По таежным понятиям, здесь начинаются людные места, и мы считаем, что проскочили благополучно. Но в Мяките нас ожидало тревожное сообщение. Дедушкину» Лысину — так озорные первопроходцы окрестили один из трудных горных перевалов — ночью завалило снегом. Правда, уже несколько часов там орудует бульдозер и людей на расчистку подбросили. Мы решаемся двигаться дальше. В случае необходимости сами возьмем в руки лопаты.
На самом изгибе Перевала дорога расчищена, а поодаль, на склоне, около бульдозера, копошится толпа маленьких людей с лопатами. Где-то совсем рядом, слева от нас, курорт Талая — мечта каждого колымчанина, — живописное озеро Галитур, зеленоствольная Осиновая роща. Чудесный оазис, оттаянный в вечной мерзлоте теплом горячих ключей, бьющих из недр земли.
Мы подъехали к дорожникам. На этих маленького роста людях были непривычного покроя долгополые шинели, на головах — малахаи с желтыми звездами. Среди прилежно работавших рядовых надменно расхаживали жидкоусые офицеры с тесаками на ремнях.
Японские пленные!
— Кантуются, — сказал мой товарищ, впрочем, без всякой злобы, — Снежок покидывают. А сколько наших полегло, чтобы этим… снежок кидать, — Помолчав, Степан добавил: — Через время домой отпустим. Чего их кормить понапрасну. Снежок-то кидать мы и сами рады стараться.
…Как давно это было!..
За Дедушкиной Лысиной мы сбросили тулупы. Нам, закаленным берелехской стужей, становилось жарко. Незаметно перешагнули перевалы Яблоновый и Карамкен. Все перевалы, перевалы…
В Палатке (название поселка) заночевали. Через сто километров — Магадан. Я решил побриться, приодеться. Возвращаясь из тайги, старые «волки» отдаленных разведочных партий считали первейшим долгом сражать барышень из управления совершенно европейским видом.
Магадан встретил нас дружной капелью, весенними сосульками на крышах. Термометр только в тени показывал минус один градус, а на солнцепеке был чистый плюс.
За пять дней мы совершили фантастический скачок из лютой зимы в раннюю весну. И теперь, когда меня спрашивают о колымских контрастах, я всегда вспоминаю свое путешествие из Берелеха в Магадан.
Березовая роща
Мне довелось однажды весной пробиваться с навьюченной лошадью по нашим таежным дебрям.
Снег стаял еще не весь, но природа уже пробудилась от затянувшейся зимней спячки. Печально покачивались большие кремовые чашечки бескровных цветов подснежника — верная и грустная примета колымского мая. Но, пожалуй, крепче всего наша северная весна утверждала свое право на жизнь полой водой разлившейся речки…
Я шел вдоль берега; ведя на поводу навьюченную лошадь. Дышалось легко. Сверху нежарко пригревало солнце. Справа веяло прохладой реки. Она вышла из берегов и скрыла под водой все изъяны своего каменистого, порожистого русла…
Препятствие на моем пути оказалось не столь уж неожиданным, но очень досадным. К берегу круто обрывалась сопка и вплотную к обрыву подошла вода. Крутясь и пенясь, весенний поток ударялся в каменное плечо и, обогнув его бежал дальше. Поток-то бежал, а я стоял и думал: как же быть? Попробовал, нет ли брода. Но с первого шага чуть не зачерпнул ледяной воды в свои высокие болотные сапоги и поспешно выбрался на сухое место.
Делать нечего: нужно поворачивать обратно, брать влево и двигаться по сопке в обход…
Я поднимался по распадку, заросшёму стлаником и лиственницей, досадуя на случившееся. Обход намного удлинял путь, крал у меня дорогое время, а главное, не предвещал ничего нового: те же мхи, тот же ягель, те же кустики полярной березки, сквозь которые так неудобно продираться.
Вдоль берега шагалось легко, а подъем был труден и утомителен. Как-то заметно менялась обстановка. То ли солнце поднялось выше, то ли речка уходила дальше — не знаю, но мне становилось тепло и тяжко, как бывает перед дождем.
Я обогнул голую громадину, ставшую на моем пути гигантским каменным грибом, и совершенно неожиданно оказался на опушке веселой березовой рощи. Нет, не карликовые березки, что так назойливо цепляются в пути за ноги, увидел я, а настоящие наши российские белоствольные, с ярко-коричневыми почками, набухшими и готовыми каждое мгновение лопнуть.
Это было так странно, что я остановился в изумлении, не веря глазам своим.
Здесь все оказалось не так, как в настоящей тайге. Исчез мох, который расстилался под ногами а сквозь прошлогодние опавшие листья там и сям бойко проткнулись светло-зеленые иголочки каких-то лесных травинок. Посреди хвойного таежного моря я открыл лиственничный березовый остров.
Откуда он взялся здесь? Почему вытеснил лиственницу и стланик? Куда делись капустно-белый ягель и шелковисто-зеленый мох?
Я медленно шел сквозь светлую рощу, радовался встрече с милыми лесными земляками и не переставал думать о том, как они попали к нам на Север, как укоренились, почему не вымерзли, не погибли?
Разгадка этой ботанической диковины оказалась еще неожиданнее, чем само ее открытие.
Белоствольная рощица раскинулась совсем небольшим островком. Я быстро пересек его и снова очутился в обычной колымской тайге.
Что же делать? Уходить, не разгадав тайны? Нет, это было решительно невозможно. Я не мог уйти, не поняв причины появления рощи именно в этом месте.
Лошадь у меня была смирная и спокойная. Я привязал ее к молоденькой березке на опушке, а сам вернулся в надежде на то, что в конце концов найду причину появления этих теплолюбивых деревьев в сердце глухой тайги, на пологом склоне какой-то безымянной сопки…
А солнце поднималось все выше, становилось все жарче, и березки стояли передо мной все той же неразгаданной загадкой. Я шагал по спирали, приближаясь к середине своего странного островка, и когда вышел на просторную светлую поляну, то в центре ее заметил глубокий родник с голыми бережками, покрытыми крупным песком и чисто отмытой галькой. Родник давал начало маленькому говорливому ручейку. Все это было очень кстати: мне давно пора было умыться у студеного ключа. Я сбросил телогрейку и шапку, зачерпнул пригоршню воды и тут же выплеснул ее обратно: вода оказалась почти горячей. Так вот в чем-дело! Этот кусочек тайги обзавелся собственным водяным отоплением. Забавно!
Теперь мне все стало ясно: что же еще, кроме милых русских березок, могло расти в этом теплом, благодатном месте?!
И еще раз-путь-дорога
В конце тысяча девятьсот пятьдесят третьего года я собрался уезжать с Колымы на «материк», чтобы никогда уже не вернуться, больше на Север. Мне предложили академическую аспирантуру, и было очень заманчиво обдумать все накопленное на Колыме, написать диссертацию… Словом, можно и нужно было ехать, а не хотелось, щемило сердце! Так вот тоскливо было, когда ехал на Север, а теперь то же чувство мешало его оставить.
Попов сильно постарел, правда, здоровье сохранил несокрушимое. Звал я его с собой, заманивал всяческими прелестями материковской жизни.
— Дача у нас будет в Подмосковье. Час на электричке — и Москва! Рыбалка на Оке знатная. Моторку купим. Бор сосновый. Места грибные, не хуже колымских. Заведем пчельник…
— Нет, парень, поезжай без меня. Никуда я с Севера не тронусь. Привык! Умру — тебя известят. Помянешь Попова на своей подмосковной даче… А сейчас я к другому делу определился. В развозторг агентом меня берут. В тайгу, в тундру поеду.
