одеяла и накрыв сверху медвежьей шкурой. Мороз был нешуточный – градусов под сорок с гаком.
Возница гаркнул, и сани помчались по аэродромному полю, оставляя позади себя вихри снежной пыли. А вот и больница – аккуратное деревянное здание в два этажа, выкрашенное голубой краской. Из дверей выскочили два санитара с носилками. Коровина внесли в просторную комнату – приёмную и, распеленав, уложили на кушетку, покрытую белой простынёй.
Через несколько минут в приёмной появился невысокий пожилой врач с короткой, тронутой сединой профессорской бородкой, в очках в металлической оправе.
Он уверенными движениями ощупал повреждённую руку, похмыкал и, улыбнувшись, сказал, потирая руки:
– Среди вас есть врач?
Я подошёл ближе.
– Ну что ж, коллега, могу вас обрадовать. Хотя повреждения серьёзные, руку мы ему сохраним. У нас тут хирурги отличные. – Он оглянулся на стоящие у двери фигуры в белых полушубках и шёпотом сказал: – Кланяйтесь матушке Москве.
Я всё понял. Это был такой же заключенный, один из многих тысяч томившихся в колымских лагерях.
Простившись с Коровиным, мы погрузились в розвальни и вскоре уже влезали в кабину самолёта. Мы не обмолвились за всю дорогу ни единым словом и лишь облегчённо вздохнули, когда захлопнулась дверца кабины; самолёт, резво промчавшись по снежному полю, покинул это проклятое место.
Обратно мы летели в полной темноте. Небо прояснилось, замерцало звёздами. Самолёт набрал высоту. Титлов взглянул на приборы и, передав управление Сорокину (второй пилот. – В.В.), выбрался из кресла.
– Пошли, доктор, побалуемся чайком.
Мы перебрались в грузовую кабину. Бортмеханик Дима Шекулов поставил на ящик термос, приготовил несколько бутербродов, открыл банку со сгущённым молоком и присел рядом с нами.
Отхлебнув из кружки горячего «чифира», я задал вопрос, давно вертевшийся у меня на языке:
– Михал Алексеич, а вы Сомова давно знаете?
– Давненько. Со времён нашего беспосадочного полёта на полюс в 1945 году. – Он на мгновение задумался, почесал шрамик, пересекавший наискось подбородок. – Интересный был полёт. Помнишь, Дима?
– Может, расскажете о нём, Михал Алексеич, если это не секрет?
– Да какой тут секрет. Осенью сорок пятого меня вызвал Марк Иванович Шевелёв (начальник полярной авиации. – В.В.), положил на стол карту Центрального полярного бассейна и говорит: «Руководство подготовило план дальней авиационной разведки. Она очень нужна для разработки ледового прогноза по трассе Северного морского пути. Заодно обследуете состояние льда в малоизученной части Ледовитого океана. Пойдёте через Амдерму, Дудинку, мыс Косистый на Челюскин. Туда уже завозят дополнительный запас горючего. Заправитесь и полетите прямо к Северному полюсу, а затем на юго-восток через Котельный. Посадка в Крестах Колымских. С вами полетят гидролог Сомов и корреспондент «Правды» Бессуденов. Штурманом пойдёт Аккуратов».
Экспедицию готовили тщательно. На случай вынужденной посадки на лёд доставили на борт шёлковые палатки с пневматическим полом и двойными стенками. Правда, они похуже теперешних КАПШей[2], но от холода и ветра защищали вполне надежно. Снабдили нас большим клиперботом с автоматическим надувом, спальными мешками на гагачьем пуху, лыжами, карабинами, аварийной радиостанцией; запаса продовольствия хватило бы на месяц зимовки на льду.
Выдали нам всё новенькое: «регланы», унты, шапки-пыжики, как именинникам. Но главное – оснастили нас новейшим навигационным оборудованием. Учли, что за 80-й широтой уже началась полярная ночь. Вылетели из Москвы 29 сентября на Челюскин. Там отдохнули, заправились горючим под завязку и 3 октября махнули прямиком на полюс. В 6 часов 35 минут наш Н-331 уже делал круг над вершиной мира. Погода была ясная, лунная, но, несмотря на темноту, видимость была отличная. Сомов словно прилип к иллюминатору с тетрадью в руках. Всё что-то записывал, вычерчивал. Внизу – сплошные паковые поля, только иногда встречались неширокие разводья.
По программе обратный путь лежал через районы совсем незнакомые. Раньше их никто не обследовал. Однако погода нас баловала недолго. Набежала облачность, пошёл густой снег. Началось обледенение. Я набрал высоту 4000 метров, 5000 метров – никакого просвета. Только на шести тысячах пробили облачность и сразу почувствовали – дышать стало трудно. Пришлось опять снижаться. К счастью, на четырёх тысячах появились просветы в облаках. Сразу полегчало, да и обледенение почти прекратилось. А там и солнышко показалось, значит, пересекли 80-й градус. Посмотрели вниз – сплошные разводья, битый лёд, ни одной порядочной льдины, чтобы сесть, если понадобится. Но двигатели работали исправно. Аккуратов точненько вывел нас на мыс Анисий (остров Котельный. – В.В.). Значит, скоро конец пути. Взяли курс на Кресты Колымские, а тут на борт пришла радиограмма: аэродром закрыт по погоде. Пурга. Пришлось лететь к устью Индигирки в Чокурдах. Сели нормально. В общем, за 16 часов полёта отмахали мы 4360 километров. Вот, доктор, и вся история.
Титлов допил чай и вернулся в пилотскую. Часа через два показались огни шмидтовского аэродрома. Очередной полёт на сомовскую льдину был намечен на завтра, 28 октября. Но меня мучили сомнения: здоровье Водопьянова всё ещё внушало мне серьёзные опасения. Круги под глазами потемнели, а малейший поворот головы вызывал резкую болезненность. (Впоследствии, после возвращения в Москву, врачи установили перелом шейного отростка.)
– Может, Михал Васильич, мне задержаться на денёк-другой?
– И не думай, – буркнул Водопьянов. – Там тебя на льдине ждут, а ты будешь мои хвори лечить. И без тебя обойдусь. Собирай свои манатки и отправляйся на станцию.
Я пытался возражать, но Водопьянов так грозно зыркнул на меня, что дальнейший разговор был бесполезен. Пришлось подчиниться.
Ровно в 17 часов по московскому времени самолёт Ли-2 с бортовым номером Н-556 оторвался от взлётной полосы и, набрав высоту, устремился на северо-восток навстречу полярной ночи, уже укутавшей Ледовитый океан чёрным покрывалом. Путь предстоял неблизкий – более 1400 километров надо льдами.
Каким же мастерством должен обладать полярный штурман, чтобы отыскать в бескрайних океанских просторах крохотную точку дрейфующей станции! Ведь внизу, под крылом ни единого ориентира. Лишь звёзды, мерцая, смотрят с высоты, и их холодный свет – единственный маяк в этом мире ледяного безмолвия. До СП-2 лететь почти семь часов, а если ветер будет встречным, то и дольше. Поэтому, почаёвничав с бортмеханиками, я пристроился на оленьей шкуре, укрылся меховой курткой и задремал. Разбудил меня сильный толчок. Машина словно провалилась в глубокую яму. Уши заложило. Может, уже подлетаем? Я взглянул на часы. Стрелки показывали 10:00. Значит, в воздухе мы уже пять часов, но до станции ещё лететь и лететь. Я поднялся со шкуры и заглянул в штурманскую.
Склонившись над картой, что-то бормоча себе под нос, штурман Гена Федотов прокладывал курс. Ему явно было не до меня.
Но вскоре он сам прошёл в грузовую кабину.
– Ну до чего
