Глава 2
Август
Первая пурга. Катастрофа на спуске. Спиннер в трещине. Куда девался склад с продовольствием?! Ледяные улыбки Мобил Ойл. Десять миль за трое суток. День рождения Уилли. Касался льда расплавленный язык. Плато Дайер.
Начало августа выдалось на редкость теплым. Первого августа мы отметили максимальную температуру — минус четыре градуса, но к вечеру поднялся ветер до 25 метров в секунду, и утром 2 августа температура упала до минус 27. Прошла неделя нашего путешествия, мы подошли вплотную к мысу Дисапойнтмент, пройдя со старта около 100 километров. Такой невысокий темп движения объяснялся двумя причинами. Во-первых, мы могли двигаться только по шесть часов в сутки (светлое время от 9.30 до 15.30), а во-вторых — приходилось часто останавливаться для киносъемок. Поэтому мы, конечно же, обрадовались, узнав по радио, что из Пунта-Аренас на Кинг-Джордж вылетел «Твин оттер» с тем, чтобы забрать киногруппу и Рика. Однако последнее слово, как всегда, оставалось за погодой. Четвертого августа, когда мы лихо скользили на лыжах рядом с нартами по совершенно бесснежному голубому льду, разорванному во многих местах неширокими, хорошо заметными трещинами, довольно неожиданно — как говорится, без видимых причин — с юга задул ветер. Необычность его состояла в том, что дул он при совершенно ясном голубом небе, причем дул, усиливаясь на глазах. Кроме того, это был первый за прошедшее время встречный ветер, так что все мы и, конечно же, наши собаки сразу почувствовали ощутимую разницу между тем, что было, и тем, что стало. Сейчас нас окружала обжигающе холодная, плотная стена. Я особенно остро это ощущал, потому что накануне состриг бороду, а затем и побрился. Дело в том, что, с одной стороны, борода и усы, закрывая часть лица, защищают его от обморожения и солнечных ожогов, а с другой — когда бежишь на лыжах или идешь на лыжах, выдыхаемый влажный, теплый воздух, оседая на усах и бороде в виде инея, быстро превращается в сосульки. При встречном ветре и морозе на усах и бороде образуется настолько крепкая корочка льда, что избавиться от нее можно лишь в теплом помещении; порой усы и борода смерзаются и, чтобы хотя бы просто открыть рот, необходимы специальные меры (в Гренландии, например, для «расклеивания» усов и бороды я использовал чай из термоса), кроме того, машинальное облизывание сосулек на усах приводит к обморожению кончика языка. Я сначала не мог понять, отчего по утрам так щиплет язык, принимая это за какое-то проявление авитаминоза, но потом, как-то раз коснувшись языком сосульки на усах в тридцатиградусный мороз, понял, что дело вовсе не в недостатке витаминов. Так или иначе я принял решение сбрить всю составлявшую ранее предмет моей гордости растительность на лице. Надо сказать, что к этому шагу меня всячески подталкивал Лоран, с которым я имел неосторожность поделиться моими еще не окончательно определившимися планами в отношении бороды. «Как же! — вскричал Лоран. — Такой уникальный сюжет! Американец стрижет бороду русскому ночью при свечах!» Наш Феллини (так я называл Лорана к его удовольствию) уже вполне представлял себе эту сцену. Все получилось именно так, как представлял Лоран. Сначала я за несколько энергичных движений маникюрными ножницами (других у нас в палатке просто не оказалось) довел свою бороду до состояния вырубленного тупым топором кустарника, а затем, когда продолжать эту процедуру самостоятельно в неверном свете свечи и при отсутствии зеркала стало небезопасно, за дело взялся Уилл. Приблизившись ко мне вплотную и глядя на меня своими добрыми близорукими глазами, Уилл завершил начатое дело. Температура в нашем салоне красоты ненамного отличалась от таковой за пределами салона, то есть была близка к минус 20, чему мы были обязаны Феллини, снимавшему весь процесс через открытую дверь палатки.
Горизонт начал «размываться», что означало катящуюся нам навстречу низовую метель. Лагерь ставили, когда ветер уже достиг силы шторма. Стрелка моего анемометра устойчиво держалась на отметке 25 метров в секунду, отдельные порывы забрасывали ее за пределы шкалы, то есть за 30 метров в секунду; стало трудно держаться на ногах, не говоря уже о том, чтобы поставить палатку. Требовалось предельное внимание, любая вещь — от чехла для палаточных кольев до огромного и достаточно тяжелого спального мешка, — оставленная без присмотра, могла стать легкой добычей ветра. Поэтому, развязав веревки, стягивающие груз на нартах, мы первым делом организовали место для временного хранения спальных мешков. Воткнув в снег лыжи и лыжные палки и образовав нечто наподобие забора поперек ветра, мы подтащили к нему спальные мешки. Ветер плотно прижал их к забору, и мы спокойно — вернее, без опасений за их судьбу — могли сосредоточить все внимание на установке палатки. Совершенно покорная и кроткая в тихую погоду палатка на ветру превратилась в дикого, неукротимого зверя. Сначала мы прижали пол внутреннего чехла четырьмя кольями с наветренной стороны, затем, оставив Уилла у кольев, я переместился на подветренную сторону и попытался натянуть 50 внутренний чехол на трубки каркаса. После пятнадцатиминутной борьбы с ними мне все же удалось это сделать. Однако ветер здорово изменил форму палатки: наветренная стенка оказалась вдавленной внутрь, а подветренную раздуло, как щеку при флюсе. Забили еще четыре колышка, прижав палатку по периметру к снегу. Теперь надо было установить наружный чехол. Решили привлечь на помощь… ветер. Эта идея одновременно пришла нам с Уиллом в голову, как только мы поднесли к палатке вырывающийся из рук, хлопающий длинными черными «ушами» чехол. Мы свернули его насколько возможно и, пристегнув чехол на четыре замка с наветренной стороны палатки, отпустили его на волю. Он тотчас же взмыл ввысь огромным бирюзовым факелом. Ветер перебросил его через палатку, и нам оставалось только пристегнуть замки с противоположной стороны, что мы и сделали. Веревки оттяжек были спутаны, как будто специально. Распутывали их, стоя по разные стороны от палатки. Первоначально установленные для фиксации внутреннего чехла колья были использованы для закрепления оттяжек. Дом был готов. Я осмотрелся вокруг. Маленький шатер Джефа уже стоял, Кейзо и Жан-Луи заканчивали борьбу с наружным чехлом, Лоран, оставив установку палатки Бернару и Рику, с камерой, придающей ему дополнительную остойчивость, передвигался по лагерю и снимал, снимал, снимал — первая настоящая метель!
Наступили сумерки, и без того плохая видимость ухудшилась еще больше. Я развел собак. Они шли за мной покорно и, кажется, с закрытыми глазами — им предстояла трудная ночь. Оказавшись на месте, они подолгу топтались, как бы выбирая, как поудобнее лечь, чтобы не так досаждал ветер, затем сворачивались клубком, спрятав морду в хвост, поджав лапы и подставив ветру спину, и уже не смотрели в сторону нарт в ожидании кормления. С учетом прошлого опыта я разместил собак на ночлег в определенном порядке, нарушить его — это почти наверняка обречь себя (а главным образом очень чутко спящего Уилла) на бессонную ночь, потому что если, например, молодой Блай окажется рядом с «пожилым», но чрезвычайно сварливым Хэнком, то всю ночь они будут переругиваться, не давая спать остальным собакам и тем, кто имел неосторожность поставить палатку поблизости. Но в такую погоду собакам было не до выяснения отношений: большинство из них даже не подняло головы, когда я разнес корм. Пришлось оставить его рядом — корм непременно будет съеден позже.
