Он отстранил Розмича. Самолично, без натуги, перекинул мертвенное тело через борт. Всплеск отчего-то напомнил раскат грома. Жедану казалось, все взоры всех словенских богов обращены на него одного. Подурнело. На лбу выступили крупные капли пота, рубашка прилипла к спине.
– Затею… – выдохнул Жедан. – Затею не упустите. Я сейчас.
Теперь плохо стало всем. Пошатываясь, всё ещё сжимая в ладони окровавленный нож, Жедан двинулся к племяннице. Розмич трепыхнулся сдуру, но Ловчан удержал. Рука дружинника стала вдруг неимоверно тяжелой, сбросить её с плеча Розмич так и не сумел.
Синеглазка не противилась – привыкла доверять дяде во всём и всегда. На её личике ужас перемешался с недоумением. Взгляд всё ещё суетно искал подругу-ромейку, щёки стремительно бледнели.
От волнения голос купца охрип.
– Крест! – приказал он. – Крест снимай!
Девичьи пальчики судорожно вцепились в ворот, Затея попыталась отстраниться от дяди, которого почти не узнавала.
– Крест! – прокричал Жедан. И, не дождавшись, сам рванул ворот её рубахи. Ткань затрещала, обнажая лебяжью шею и белую, словно снег, грудь.
Жедан перехватил тонкую нитку с небольшой медной подвеской. Поднеся знак к носу девицы, зарычал:
– Отрекайся! Отрекайся по-хорошему!
Обычно даже одна слезинка любимой племянницы сгоняла с купца любую ярость.
Теперь же слёзы лились ручьём, а Жедан будто не замечал.
– Отрекайся!
– Нет, – пискнула девушка.
– Отрекайся! – проревел Жедан и отвесил синеглазке знатную пощёчину. – Не понимаешь, дура? Мы на краю гибели! Всё почему? Потому, что богов родных предали! Отрекайся от распятого, если жить хочешь!
– Нет… – проблеяла Затея, хлюпая носом и размазывая рукавом слёзы.
– Тогда за борт полетишь, вслед за ромейкой!
От визга девицы у купца заложило уши. Кажется, только сейчас, когда страшная правда о судьбе рабыни была сказана вслух, поверила в очевидное. Кульдея тоже не замечала – обездвиженное тело Ултена загораживал Вихруша – от этого стало ещё страшней.
– Отрекайся, – устало повторил Жедан.
Беспомощный взгляд Затеи заскользил по лицам. И кормчий, и воины глядели непреклонно. Девушка на мгновенье задержалась на Розмиче, воину показалось – испрашивает совета. Он не замедлил кивнуть.
– Отрекаюсь, – мертвенно произнесла синеглазка.
– Громче!
– Отрекаюсь! – взвизгнула Затея. – Отныне и вовек, отрекаюсь от Господа своего!
Купец поддел тонкую серебряную нить окровавленным ножом. Деревянный крест полетел за борт и исчез, поглощённый тёмной водой Онеги.
– Держи! Авось ещё пригодится, – молвил дядя, возвращая племяннице цепочку.
Затея по-прежнему рыдала, а Жедан как раз остыл. Прижал девицу к груди, зашептал слова успокоения:
– Теперь всё хорошо будет. Теперь выстоим. Боги смилостивятся над нами. Вот увидишь.
Заветное устье приближалось. Вражеская лодья хищным привратником загораживала путь. Воины натянули тетивы, готовые в любой миг начать схватку, выжить в которой можно разве с благоволения богов. Розмич до рези в глазах вглядывался в лодью, но опознать противника не мог.
Зато его узнали.
Кто-то замахал руками, закричал:
– Эгей! Это же Роська! Роська! Ай да зараза! Он ещё и стрелой в меня метит! Роська!
– Кажись… тебя зовут, – изумился Ловчан, ткнул оторопевшего Розмича локтём.
С «вражьей» лодьи донеслись новые крики:
– Да ты что, не узнаёшь? Это же я, Птах! Роська! Роська, да ты чего?!
Ловчан помог Розмичу опустить лук – сам дружинник будто окаменел.
– Кто такой Птах? – спросил Вихруша.
– Мы… – горло Розмича перехватила внезапная судорога, голос пропал. Справившись с волнением, воин объяснил: – Мы вместе в отроках ходили. Вместе битву в Рюриковом граде пережили. Затем он с Полатом в Белозеро ушёл, а я подле Олега остался.
– Значит, это белозёрцы? – просиял Вихруша.
– Дозор, – догадался Ловчан.
– Дозор, – весело повторил кто-то.
А Жедан, даже в горе не утративший способности слышать всё и вся, прошептал облегчённо:
– Спасены.
В том, что белозёрский дозор не только защитит, но и поможет провести судно всеми волоками, купец не сомневался. Значит, не зря обагрил воды Онеги молодой христианской кровью и заставил племянницу рыдать, выбрасывая дешёвую побрякушку. Родные боги не только смилостивились, но и наградили.
– Хвала богам, – прошептал купец. – Во веки веков, хвала им!
Часть 2
Глава 1
Едва Олег, справив положенную тризну, вернулся в Алодь, приказал снова позвать к себе волхва. Лучшего из лучших средь тех, что денно и нощно страдали над телом Рюрика.
– Так знаешь ли теперь, от каких причин погиб великий князь?! – начал он разговор, не размениваясь на приветствие, лишь слегка кивнул вошедшему и указал, где сесть.
Тот был ещё не стар на вид, хотя седина обильно осыпала кучерявые волосы и посеребрила бороду. Мощные ладони, кои волхв прижал к груди в знак расположения к правителю, выдавали в нём и опытного знахаря-костоправа. Ростом он был пониже Олега, который к тому же сильно сутулился, и тучен телом.
– Ты первым, князь!
– Садись, мне сподручнее выслушать стоя. И коли буду ходить, внимания на то не обращай. Как твоё имя?
– Мизгирём кличут.
Второй раз волхв не дал себя упрашивать.
– Вы, мурмане, прежде натирали соком этого растения наконечники стрел и копий для охоты на свирепых хищников, – ответил он со знанием дела. – Ромеи зовут сию траву аконитом. На Востоке ею, слышал, даже лечат всевозможные недуги. Но у нас такое знахарство под запретом…
– Я понял, о чём ты, – прервал Олег. – Мне не было резона убивать Рюрика, и тебя я ни в чём не виню. Я хочу знать правду, вот и всё.
– Это волкобой, и от этого яда нет спасения, стоит только промедлить. Мы не успели, и никто бы не успел…
– Как бы ты, коли того желал, убил бы своего врага?
– Отраву делал знаток своего ремесла, – проговорил волхв, оглаживая бороду. – Он в назначенный день луны выкопал растение с корнем. Клубни большие, толстые, как еловые шишки. Потом надо было выдавить сок и смешать его с жиром, наконец тонким слоем покрыть лезвие или остриё. Так яд удержится на железе, прилипнет. Но мигом попадёт в кровь, стоит только полоснуть.
– Князь едва протянул сутки. А сколько бы выдержала женщина или маленький ребёнок?
Мизгирь поглядел на мурманина из-под мохнатых седых бровей, уже догадавшись, к чему клонит князь, о ком вопрошает. Олег столь же испытующе рассматривал волхва сверху вниз.
– Если ты спросишь меня, как бы я потравил ребёнка… – продолжил Мизгирь.
– Годовалого, волхв! Всего лишь годовалого!
Волхв умолк. Дышал тяжело, будто мгновенье назад сам волкобоя испробовал.
– Видел ли ты, как славянские жёнки успокаивают своих ребятишек? – наконец сказал он.
– Укачивают? – спросил Олег.
– Не только. Они крошат хлеб в молоко и отжатый мякиш заворачивают в тряпицу. Это и называется жамкой. Бывает, и двух лет детишки – а сосут с тем же удовольствием, что и груднички.
– Но молоко, Мизгирь?! Оно же сворачивает яд!
– Стало быть, волкобой нужно развести в воде. Слабенько так, чтобы действие было медленным, но верным. Безотказным, – пояснил волхв.
Олег побледнел ещё сильнее и спросил:
– А что в таком случае с матерью приключится?
– Это, княже, зависит от того, насколько молода и здорова.
– Во всём Новгороде не нашлось бы другой крепче её, – выпалил Олег. Осёкся, но всё-таки продолжил: – Моей сестре… и жене усопшего князя не вышло и тридцати пяти. Едвинда была сильна и духом, и телом – таких жён у нас за морем называют валькириями. Ради любви к Рюрику она оставила прежнее мужское ремесло. Моему племяннику только второй год пошёл. Он умер в тот же день, она – на седьмице.
– Прости, князь! Я уже и сам догадался, о ком спрашивал. Но это твоя тайна.
– Теперь, и покуда я не скажу, она и твоя, старик! Ты понял? – Олег поглядел на Мизгиря, но волхв не смутился, очей не отвёл, встретив этот суровый и властный взор.
– По тому, как долго мучилась твоя сестра, князь, думаю, что сама не была отравлена нарочно. Яд приняла она от дитяти, целовала в губы ли, вытирала рвоту или пот… Или как-то иначе. Думаю, смерть княгини Едвинды не была умышленной, не входила она в расчёты злодея. Посему разумею, желал убийца, чтобы и она, и Рюрик, да примут их боги в ирийском саду, остались бы без наследника. Тем самым наказать их жаждал! Ведь доселе у великого князя нарождались только девочки? Но твоим племянницам ничего не угрожало… Не так ли?
– Отчего же… – протянул Олег, помедлил и нехотя выдавил: – Были и мальчики. Старший сын Рюриков, Полат, от лехитки рождён, он в Белозере почитай тринадцатый год сидит. С тех самых пор, как почил Сивар. И ему много земли на всход солнца отошло из наследства дяди.
– А где та лехитка?! – удивился старик.
– Лютую смерть приняла. Вадим её порешил, – напомнил Олег и, читая непонимание на лице волхва, добавил: – Ещё в старом Рюриковом граде в оные времена. Ужели не знаешь?
