- Никогда. Никогда! Если узнают, что ты мне... прямо в рот, я тебя не уберегу. Будут же просто бегать табунами.
Возле желтого "порша" они остановились. Потом Лора медленно обошла его:
- Какой он красивый. Обводы, как у животного. И цвет не металлический. Надо его как-нибудь назвать. Ты читал "Трёх товарищей"?
- Это кто?
- Это Ремарк, немец. Ты не мог не читать, это все читали.
- Наверное, тогда и я, если все. Но не помню. А что там?
- Не могу поверить. Вот что меня на Западе поражает. Вы почти не читаете. Во всяком случае, не сравнить с нами.
- Во-первых, ты теперь тоже "мы". Россия вас всех давно потеряла. Так что средняя начитанность Запада сильно возросла за последнее время. А во-вторых, у вас просто не было никаких других возможностей для досуга. Где ты была в своей жизни до того, как уехала на Запад?
- Ты прав. Но в нашем досуге что-то было... С тех пор, как я стала ездить, я почувствовала, что не так уж много теряла до того.
- Так что там было в "Товарищах"? Что-нибудь коммунистическое?
- Ничего похожего. Это о дружбе, любви. Трагической. И там был Карл, Призрак Дорог. Спортивная машина.
- "Спортивная машина" - звучит хорошо, но против трагической любви я категорически возражаю. А Карл - хорошее имя. Подходит.
- Нет, это плагиат. Нельзя.
- Неважно. Зарегистрируем его Карл Второй. Маленькая добавка сразу всё меняет, поверь специалисту. А дома будем называть просто Карл.
- Да. Однажды профи - профи всегда.
- Кто-нибудь против? Тебе ведь тоже нравится имя. А я просто превращаю желаемое в действительное. Слово "нельзя" мне не известно.
Уже по дороге он вернулся к задевшей его теме:
- По поводу чтения и элитарного кино. Понимаешь, я столько в жизни всякого знаю и понимаю, что позволяю себе что-то не знать и не воспринимать. Налоги на образованность я не плачу. Кафка, например...
- Ты что же, и Кафку не читал?
- Наоборот. Читал, оторваться не мог. Взял в руки и не мог оторваться, но больше не буду никогда. Это его насекомое! Бр! Я себе настолько ясно всё представлял. Стать насекомым! Такое извращение. Омерзительно. Это противно моей натуре.
- Ты очень впечатлительный. И всегда был. Я права.
- Или возьми Шопенгауэра. Мне очень понравились его "Две основные проблемы этики". Особенно "Об основе морали". Многое: что касается личной чести, особенности её понимания европейцами, разных аспектов супружества, общественной морали. Очень многое - именно из-за простоты и ясности - оказалось настолько точным и всё ставящим на место, что у меня возникла просто какая-то благодарность человеку за его ум. Но при этом очень многое у него мне претит. По-настоящему претит. Это против меня. Чего стоят, например, высказывания, что прощать - это всё равно что выбрасывать в окно накопленный капитал. Что человек никогда не меняется. Не только это. Я заметил, что после того, как я его читаю, у меня потом несколько дней испорчено настроение. Это писал экстремальный интроверт. Человек, проживший жизнь в одиночестве и любивший только себя и свою собаку. Ты читала его?
- Нет. Мне ещё слишком сложно читать немецких философов в подлиннике. Я читала Освальда Шпенглера в переводе, но как-то он у меня не пошёл. Может быть, перевод...
- Между прочим, Шпенглер из Гамбурга. Может быть, дело и не в переводе. Я его тоже до конца не дочитал. "Закат Европы" я имею в виду. Начало мне очень понравилось. Мысль о повторяемости, цикличности развития цивилизаций мне очень понравилась. Но потом он ушёл в сравнение культурных периодов: греческих, египетских, западноевропейских. Я не такой большой эрудит. Мне нужно было просто ему поверить, что дорическая капитель является в Греции тем, чем в Европе - готические формы или фуга в музыке. Я, честно, даже уже не помню, что там чему соответствует. И был готов принять на веру его постулаты. Но только до определённого момента. До того момента, как он стал говорить о современности, о вещах, которые я понимаю. Когда мне говорят, что современная физика отражает некое иллюзорное состояние умов учёных, я в это не верю. Вся современная техника стоит на теоретическом знании. Если бы теоретическое познание было иллюзией, не было бы атомной бомбы. Дальше я не стал читать, инвестировать своё время. Для того, чтобы я поверил каким-то умственным построениям, нужна, как минимум, точность в деталях, которые мне известны.
Они приехали на Эспланаде и оставили Карла на длинной стоянке напротив Колоннаден штрассе. Когда проходили мимо огромной рекламы сигарет, Лора сказала:
- Знаешь, как это называется? Германия, пожирающая своих детей.
- Ты драматизируешь. Хотя, конечно, курить вредно.
- Можешь бросить? Не укорачивай мою часть твоей жизни.
- Уже бросил.
- Когда?
- Сейчас. На этом месте. - Он вынул сигареты и бросил в урну.
19
На следующий день около пяти часов Хайнц осознал, что плохо себя чувствует. Он чувствовал себя так уже после обеда, но осознал только, когда, сев писать е-mail в Гонконг, увидел свои очень бледные и даже немного дрожащие руки. Тут он сразу заметил, как пересохло во рту, стекал по бокам пот, как влажные волосы прилипли ко лбу и затылку.
Он потряс головой, но ответом была только лёгкая дурнота. Он не понял, что это. Немного посидел, глядя перед собой, потом покончил с электронной почтой и съездил к себе на квартиру принять душ и переодеть рубашку. Ему надо было ещё переговорить с Вебером, обсудить политику относительно Франкфурта. И только войдя к тому в кабинет и увидев второго зама с сигаретой, Хайнц понял. Он попросил закурить, сказав, что забыл свои дома, и посидел несколько минут молча, оживая. Вот оно что. Так вот оно что.
Они проговорили с Вебером почти до половины седьмого. Но потом Хайнц Эверс простился, сославшись на срочное дело. Ему надо было успеть в аптеку.
Нет уж! - сказал себе Хайнц. - Зависеть я могу только от чего-то одного.
20
Лора давно уже хотела сходить к Ханне. Но теперь она хотела сходить к Ханне с Хайнцем.
- Но что я буду там делать? - пытался отвертеться Эверс. - Вы станете говорить по-русски. Я буду вас только стеснять. Честно, Малыш, сходи сам. Мне поработать надо, я тогда задержусь на фирме, а то мне всегда жалко задерживаться, когда ты дома.
- Хайнц, пожалуйста, я так хочу, чтобы ты её увидел! И потом, она говорит по-немецки лучше меня, вернее на идиш, но ты поймёшь. Она на нём с детства говорит, и даже дома с Лазарем они всегда на идиш говорили.
Лора продолжала настаивать:
- Я хочу, чтобы ты её увидел. Это такой типаж! Она - Ева, праматерь человеческая. Только не та молодая, что только яблоко съела, а старая, древняя уже совсем. Она такая уродливая! Но это видишь только первые пять минут, а потом просто чувствуешь себя дома, у мамы. Ты почувствуешь это тоже, я уверена. Что странно: у неё очень плохие отношения с двумя другими невестками. Они обе русские...
