Это, должно быть, потому, что Хальдриг Разбойник, папаша Германа и младший брат Конрада, вызывал у обоих одинаковые чувства. Иногда барон жалел, что в отрочестве, переехав в столицу, с согласия отца подписал отказ от земельных претензий в пользу Хальдрига. И часто спорил со своим духовником, утверждавшим, что братоубийство — тяжкий грех.
Вне сомнений, отцовский нрав и толкнул юношу на скользкий путь Рыцаря Зари. Если ты рано потерял мать, тихую и запуганную женщину, если тебя всю жизнь упрекают в слюнтяйстве, если рядом буянит косматый и бородатый варвар, единственный смысл жизни которого — распутство, обжорство, пьянство и раз-бой на дорогах, к вящей радости соседей, таких же любителей проломить кому-нибудь голову!.. Волей-неволей либо сам погрязнешь в зловонном болоте провинции, либо насквозь проникнешься случайной идеей, возвышенной и бестолковой. Когда б не вмешательство обер-квизитора, приехавшего в Шмуц для бдения в отцовской гробнице — эту скорбную обязанность братец Хальдриг превращал в мучение! — молодой Герман ни за что не получил бы разрешения уехать в Бравалль.
— Университет? — спросил, а скорее рыгнул Хальдриг, маясь с похмелья. — В нашем роду хватит одного умника! Хотя даже одного многовато, как по мне… Эй, Конни, а давай-ка развлечемся на дубинках?
Конрад сперва отказался, а потом вдруг передумал. Братья развлеклись на дубинках, и обер-квизитор не оставлял этого занятия до тех пор, пока Хальдриг не подписал письменного дозволения на отъезд сына. Впрочем, пришлось еще потрудиться сверхурочно, но зато Герману была выделена стипендия с доходов баронства.
Стряхнув воспоминания, обер-квизитор бросил «Стратагемы» обратно на кровать, опечатал комнату племянника и двинулся дальше. Симпатия к Герману удивительным образом распространилась и на остальных бедолаг-квесторов. Небось у всех были трения с родителями, а возможно, и со сверстниками, если детей занесло в ряды пресловутого Ордена. Представить благополучного человека, рискующего жизнью в поисках Пупа Земли и тем самым поддерживающего существование цивилизации, безразличной к спасителю, Конрад не мог.
Наверное, именно поэтому он любил слушать баллады заезжих трубадуров.
Восполнял недостаток фантазии.
— Ваша светлость, а вам не нужен умелый стряпчий? Имущественные споры, иски за клевету? Завещание? Восстановление доброго имени?
— Сударь Тэрц, подите вон…
Спустя час барон опустился в кресло, стоявшее у окна комнаты Джеймса Ривердейла, и задумался. Составлять опись вещей не было смысла. Камзолы, чулки, куртки, сапоги и шляпы мужчин. Платья, туфельки, шляпки и, извините, ночные сорочки женщин. У Ривердейла нашелся палаш доброй стали, в деревянных ножнах, метательный кинжал с клеймом «волка» и дага под левую руку. У Санчеса Панчохи, эксперта по запорным устройствам, — три набора отмычек и монета, остро заточенная по ребру. У Лайзы Вертенны — короткий лук с двумя сменными тетивами и колчан со стрелами, оперенными на особый, неизвестный барону манер. У Агнешки Малой — два флакона со снадобьями. Судя по перламутровому отливу, печально известная «нерожуха», каковую спрашивают у аптекаря шепотом и стыдливо потупляя взор.
В комнате Кристофера Форзаца не нашлось практически ничего.
Маги не любят оставлять имущество, пропитанное маной владельца, без присмотра.
Ни одной зацепки, утверждала логика. Здесь что-то не так, вмешивалось чутье. Вещи очень много говорят о владельцах. Но бывают вещи немые, вещи с вырванным языком, и они способны насплетничать внимательному слушателю гораздо больше, чем самая болтливая улика. Надо будет вернуться сюда позднее и дольше посидеть наедине с вещами квесторов. Помолчать вместе с ними. Обождать, пока тишина оформится в подсказку.
А Трепчика-младшего гнать от этих комнат пинками. Пусть хоть все стряпчие мира начнут единогласно скандировать статьи «Кодекса о неуплате». Если хозяин позаимствует из имущества гостей хотя бы флакон совершеннолетней гуртовщицы для любимой поварихи Ганечки, — слово чести, Гильдия Отельеров лишится своего почетного члена…
— Кидай! Кидай, дурила!
— Пентюх!
— Сам пентюх!
Вопли со стороны IV тупика, куда выходило окно покоев Ри-вердейла, отвлекли барона. Раздраженный, он вскочил, до половины высунулся наружу, желая облегчить душу проклятиями. И застыл соляным столбом, потрясен открывшимся зрелищем.
Внизу свора трущобных крысят играла в мяч чьей-то отрубленной головой.
* * *
Прыгать со второго этажа барон раздумал. Несмотря на памятные заверения Трепчика-младшего, что, дескать, здесь невысоко. Это стряпчих выкидывать невысоко, а обер-квизиторам скакать очень даже не с руки. То есть не с ноги.
Мы и по лестнице — вихрем.
Куда они денутся, крысята, из тупика…
Когда бежишь, несешься, прыгаешь через ступеньку, сшибая по дороге замешкавшегося хозяина и не тратя драгоценные секунды на извинения, — как ни странно, успеваешь подумать о многом. Например, о тупиках. О сволочах-крысятах, которые, вполне возможно, чудесно денутся, и с собаками не сыскать, куда денутся, — ведь как-то они попали в треклятый тупик, минуя оцепление! Эти гаденыши с окраин все ходы-выходы… через забор, в тайный лаз, подземным ходом… Наверное, поэтому и не крикнул ликторам прямо из окна: сюда, мол! держи! хватай! Крикнешь в горячке, а крысята врассыпную, с чужой головой подмышкой… Жуткое зрелище даже для привычного человека. Черт, лица не разобрать, слипшиеся волосы, сплошная корка бурой крови. Ловкие пальцы хватают «мяч» без малейшего трепета, перебрасывая гогочущему дружку… Почему ликторы проморгали?! Почему не нашли при осмотре тупика?! Самим головы поотрываю, ротозеям!., и играть заставлю, на жалованье…
Отлетела латунная спица, которой крепился между ступенями белый ковер.
Отлетела вторая спица.
В мозгу стучит «Сарабанда» Баруха Доуленда. Ранний вариант, запрещенный в Южном Анхуэсе за «вульгарность и презрение должной скромности» — под тамбурин, кастаньеты, с лихими выкриками танцоров…
Хрустнул под каблуком обломок картинной рамы.
В ужасе взвизгнула дверь гостиницы, едва не слетев с петель.
За угол, скорее за угол…
В этом забеге Тихий Трибунал выиграл у Бдительного Приказа. Не заботясь приличиями, вигилла Генриэтта — должно быть, и у нее сердце плясало знакомую, запрещенную ханжами «Сарабанду»! — выскочила за вещественной уликой прямиком из окна каминной залы. Лишь взметнулись облаком нижние юбки, да мелькнули, открывшись случайному взгляду, изящные щиколотки. Ну конечно, бельэтаж — это вам не второй, тут и захочешь, а ног не поломаешь… что, господин обер-квизитор, стыдно?., да, стыдно…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
