— Это же твоя мама, — охает Майка. — Что случилось? Это её ты сюда привезла? К хорошему доктору, да? Значит, у вас ничего нет?
Майка, разулыбавшись, успокаивается. Кидается меня обнимать, хоть и держит руку чуть в стороне.
— Маме переехали ногу тележкой в супермаркете. Я её привезла к знакомому врачу.
— Правильно! — дышит как будто вынырнула из глубины. — Костик он молодец, он всё сделает в лучшем виде. Что-то вам прям не везёт. Ну лишь бы не перелом.
— Пошли в очередь к Разумовскому. Раз мама улыбается, значит всё хорошо. Ткаченко сделал ей укол, сейчас проконтролирует рентген. Я успокоилась.
Майка мнётся.
— Я не пойду к Разумовскому. Я к Косте пойду!
— Хватит, Майка, я тебя умоляю. Ты меня пугаешь. Это уже мания.
— Я скажу ему прямо сейчас, — стопорится подруга. — Я решила!
— Майка, прошу тебя. Не надо! — Сразу же догадываюсь, о чём она. — Я тебя умоляю! Это к добру не приведет. Надо было сразу, сейчас это будет ни к чему.
— Он запостил сториз с девушкой.
Майка бледнеет, превращаясь в любимую простынь моей мамы.
Щурюсь, пытаясь сообразить.
— Не поняла.
— Я же тебе говорила, что когда мужик влюбляется, то постит себя с дамой сердца в соцсетях. Костик никогда так не делал. А сегодня сделал. Он нашел её. У этой девушки на фото есть собака. Он же собачник. У него овчарка. И она любит собак. Вот они и гуляют вместе. Это точно любовь. Тянуть больше некуда! Сейчас или никогда!
— Или кто-то решил отомстить бабе, которая ему не дала. В надежде, что эта самая баба увидит его сториз и обзавидуется, какое сокровище ей не досталось.
— Не поняла? — морщится Майка.
Ей больно. Не понимаю, зачем она упрямится.
— Пойдём к Разумовскому лечить палец. — Тяну её в сторону следующего кабинета.
Но пока мы с подругой пререкаемся, Ткаченко уже везёт мою маму обратно. Я на снимок по полчаса сидела, а он пропихнул её без очереди!
Рада за маму. Но ему-то это зачем?
Подхалим!
— Спасибо вам огромное, доктор. — Иду им навстречу, на него не смотрю, только на маму.
— Милая! — Беру своими двумя пальцами маму за руку. Она успокаивает: — Всё хорошо. Перелома нет. Константин Леонидович уже и снимок посмотрел. Спасибо ему огромное.
— Я очень рада. — Наклоняюсь и целую маму в макушку.
— Но тугую повязку придётся поносить и на ногу пока что наступать нельзя. Я всё напишу в рекомендациях.
— Очень и очень благодарна вам, Константин Леонидович, приходите к нам на ужин…
В ужасе перебиваю маму. Если Майка узнает, что он был у меня дома, она прыгнет с моста.
— Я думаю, у доктора полно дел, кроме как есть макароны в обществе двух калек.
Непроизвольно поднимаю глаза и снова натыкаюсь на его пристальный взгляд.
— А вы меньше думайте, Ульяна Сергеевна. — Затем поворачивается к маме. — Я с удовольствием, Наталья Викторовна.
Вот вроде умный мужик, а прям на открытый конфликт идёт. Меня это очень злит. Пусть со своей собачницей макароны ест! В разных позах.
— Я буду думать ровно столько, сколько захочу. Вы мне, Константин Леонидович, не указ.
Мы сверлим друг друга взглядами. Как дети. И с удовольствием наговорили бы ещё гадостей, но между нами влезает моя подруга… Я так разозлилась на него, что аж забыла про неё.
— Костя, привет. Это я, Майя. У меня вот палец, — хнычет.
Он смотрит на неё секунд тридцать и, улыбнувшись, говорит тихо и уверенно:
— Надо признаться, я уже закончил смену. Сейчас перенаправлю тебя к Разумовскому. Он отличный специалист.
И разворачивается. Идёт к двери.
Вот козёл. Я, конечно, против того, что она за ним бегает. И у него, возможно, действительно уже конец рабочего дня, но они же знакомы. Он только что сделал так много для моей мамы. Почему бы не помочь и тут?
— А как же клятва Гиппократа, Константин Леонидович? — справедливости ради включаю завуча.
Оборачивается.
— К сожалению, Ульяна Сергеевна, — сквозь зубы. — Всех вылечить невозможно. Разумовский отличный специалист. Вашу подругу возьмут без очереди.
Мою подругу?! Меня аж подбрасывает. Я ему должна быть благодарна, и я, естественно, рада, что он посмотрел мою маму, но это какие-то двойные стандарты.
Открываю рот, чтобы сказать что-то ещё, но меня опережает Майка.
— Костя! — Продолжает придерживать руку, по щекам текут слёзы. — Семь лет назад, после того как мы были близки в кабинете моего отца, я забеременела. У нас с тобой общий ребёнок. Мальчик. Ему уже семь лет.
Ткаченко медленно поворачивается. Всё вокруг как будто затихает, по крайней мере, медсестры у регистратуры точно перестают разговаривать. И даже дышать… Все смотрят на доктора Зло.
Глава 18
Впервые доктор так сильно сосредотачивается на Майке. Раньше он как будто пролистывал её, особо не замечая, а сейчас смотрит прямо, в упор. Но испуга в глазах нет.
— У тебя, Майя, с цифрами какой-то непорядок. И мальчику семь лет, и в кабинете мы закрывались семь лет назад. Или ты у нас мышка? Если ты из отряда грызунов, то вопросов у меня нет. Беременность у мышей длится примерно двадцать дней. Мышиный век короток, а успеть нужно многое. Так что тебе точно нельзя расслабляться. Слышал, что самки мышей достигают фертильности уже через шесть недель после рождения.
Раздаётся дружный хохот. Это смеётся стайка молодых медсестер.
Господи, какой позор. Мы с мамой переглядываемся. Подруга у меня, безусловно, идиотка и место для роковых признаний нашла самое что ни на есть дебильное, но во мне включается женская солидарность. Если она не умеет постоять за себя, то кто, как не заведующий учебной частью и заместитель директора по этому самому вопросу, должен спасать свою подчинённую?
Смотрю на него исподлобья. Тоже мне остряк в белом халате.
— Вы же неглупый человек, Константин Леонидович, и прекрасно понимаете, что девушка просто оговорилась и округлила. Некрасиво так спрыгивать. Кабинет был. Мальчик есть. Чем чёрт не шутит? Вдруг ребёнок и вправду ваш?
Смотрю на него в упор. Не дышу. Ткаченко та ещё скотина, но сердце само по себе начинает искриться. Как же я хочу, чтобы он рассмеялся и сказал, что они с Майкой семечки грызли на подоконнике в папином кабинете, а не трахались на кожаном диване.
Скажи, скажи, скажи, что ничего не было… Не знаю, на фиг мне это. Я его, возможно, в последний раз в жизни вижу, но мне это необходимо.
— Без теста ДНК я даже обсуждать это не буду.
Твою мать! Значит, всё-таки было у них. И Костик, скорей всего, его сын. Не врёт Майка, хоть и чокнулась от любви. Прискорбно это слышать. Отворачиваюсь. Почему-то смотрю на Наталью Викторовну, сидящую в кресле. Мы с мамой переглядываемся, она, как и я, разочарованно поджимает губы.
— Пошли к Разумовскому. — Хватаюсь двумя пальцами за подругу. — Надо тебя спасать, вдруг перелом.
В этот раз Майка слушается, она будто потухла, расклеившись окончательно.
Плачет, но двигается. Не знаю, чего она от него ждала, но сейчас явно в состоянии шока и делает, что скажу.
— На кандидатскую ума хватило, а резинку натянуть не догадался, — комментирую сложившуюся ситуацию.
— Я уже говорил, что, кажется, в тот день был пьян.
— Гордиться алкоголизмом тоже, знаете ли, такое себе, доктор Ткаченко. Потому что, если анализировать ситуацию дальше, получается, что вы были бухим у начальника в кабинете.
Мама остаётся ждать нас, сидя в своем кресле. Майка, хныча то ли от физической, то ли от сердечной боли, послушно плетётся за мной. Я командую. Наш травматолог всея Руси в округе Санта-Барбара зачем-то ненавязчиво оправдывается:
— Насколько я помню, это был День медицинского работника. И моя смена давно закончилась.
Как будто ему очень важно доказать мне, что он не идиот. Поздно доказывать, я уже и так это знаю.
— Да мне неинтересно, Константин Леонидович. Хоть в операционной закидывайтесь. Мне-то какое дело? — продолжаю беседу, не оборачиваясь.
