На пороге XII столетия королевство Шотландия выросло почти до своих окончательных границ, и название Scotia, прежде применимое к древнему государству скоттов севернее залива Клайд, распространилось до реки Туид, где и сегодня проходит англо-шотландский рубеж. Необычайная пестрота природных условий и сложные взаимоотношения народов, населявших страну, привели к неравномерному развитию отдельных ее частей.
Местные различия держались стойко и преодолевались крайне медленно. Богатство разнородных традиций, слившихся воедино в шотландской истории, достойно удивления: фригольдер Лиульф, державший в конце XII в. надел от пограничного приорства Колдингем, имел пять сыновей, каждый из которых был крещен разным по происхождению именем: Коспатрик (бриттское), Гамель (скандинавское), Макбет (гэльское), Регинальд (англо-нормандское) и Эггард (англосаксонское).{138} В то же время хартии короля Скоттов обращались ко всем его подданным: «французам, англичанам, шотландцам, валлийцам и гэллоуэйцам».{139}
Общепринятое деление Шотландии на «горную» (Highlands) и «равнинную» (Lowlands), со скотоводческим гэльским и земледельческим англо-шотландским населением соответственно, выглядит слишком упрощенным. И дело не в том лишь, что среди Highlands встречаются равнины, а в Lowlands — возвышенности, и скотоводство там значило не меньше. Целые области на юго-западе (Гэллоуэй, Кэррик) имели ярко выраженный кельтский уклад, тогда как в районе Нагорья были благоприятные для пахоты земли с англоязычным населением (вдоль залива Морей Ферт). Поэтому вернее вести речь о гэльском западе и англо-шотландском востоке.
В самом деле к XIII–XIV вв. в Шотландии сложились две культурно-этнические общности, взаимодействие которых во многом определило судьбы страны. Вот как описывал их в XIV в. Джон Фордан — священник, чей приход лежал как раз на границе между ними, близ Эбердина: «Обычаи и нравы скоттов расходятся согласно разнице языка; ибо употребляются два языка, шотландский [гэльский] и тевтонский [Scots, диалект среднеанглийского]. На тевтонском наречии говорят те, кто живет по [восточному] берегу моря и в долинах, а народ с шотландским наречием обитает в горах и на дальних островах. Первые любят свой дом, образованны, достойны доверия, терпеливы и учтивы, опрятно одеты, приятны и миролюбивы, благочестивы в почитании Господа, хотя и всегда готовы противиться оскорблению. Островитяне же и горцы — дикий, необузданный народ, первобытный и гордый, предающийся разбою и вольной жизни; они умны и скоры в обучении, красивы обличьем, но неряшливы платьем, постоянно враждебны и жестоки к племени и речи англичан, и даже к своим соплеменникам, если их речь иная. И все же они верны королю и державе, и коль скоро ими хорошо правят, они покорны и готовы уважать законы».{140}
Два начала, два образа шотландской истории, кельтский и «тевтонский», сопутствуя друг другу в течение всей средневековой эпохи, не совсем изгладились и сегодня. Оба они в равной мере значительны: первому Шотландское государство обязано своим возникновением и названием, второму — укреплением и дальнейшим развитием. Неслучайно столица переместилась из центра гэльской Шотландии — Данкелда и Скона в Эдинбург. Именно плодородный и многолюдный юго-восток давал наилучшие возможности для движения страны вперед. Кельтская Шотландия боролась с английской, и обе они изменялись под взаимным влиянием. Однако они никогда не были разделены резкой гранью: в среднешотландских графствах кельтские и некельтские черты переплетались. Напротив, экономическая общность и политическое единство Запада и Востока были залогом их сближения.
1. РАЗВИТИЕ ФЕОДАЛИЗМА В XII-НАЧАЛЕ XIV в.
Существо процесса феодализации в Шотландии, как и в других европейских странах, заключается в росте крупного землевладения и превращении земельного фонда в феодальную собственность (лат. feodum, шотл. feu), что означало закрепленное хартией держание от какого-либо сеньора или непосредственно от короны за определенную службу или воздаяние. В то же время складывались два основных общественных класса — светских и духовных лордов и зависимых крестьян. В общих чертах шотландский феодализм сходен с теми отношениями, что сложились в других странах Западной Европы, и наиболее близок к англо-нормандскому варианту. Однако путь Шотландии к этим отношениям и их особенности после установления отмечены неповторимым своеобразием, которое обусловлено кельтскими традициями страны.
Если в саксонской Англии накануне нормандского завоевания 1066 г. раннефеодальные отношения уже проделали немалый путь, то на севере Британии они едва намечались. Но и Шотландия испытала своего рода «нормандское завоевание», только то был не насильственный и почти мгновенный переворот, а мирное проникновение и расселение, которое растянулось почти на два века. По своим последствиям оно вполне сравнимо с английскими событиями. Уже вскоре после битвы при Хэйстингсе к шотландскому двору стали прибывать знатные беженцы из англосаксов, но число их было невелико, и лишь немногие осели в Шотландии, получив землю от короны. Решающие перемены наступили несколько десятилетий спустя, когда в страну хлынул поток англо-нормандских переселенцев.
Основным, а для раннего периода нередко единственным видом источников при изучении шотландского феодализма служат хартии, которые налагают очень существенные ограничения на возможности исследователя. Во-первых, хартии в Королевстве Скоттов появляются поздно, лишь в самом конце XI в., и до 20-х гг. XII в. исчисляются единицами, что указывает на замедленное социальное развитие. Во-вторых, из-за невосполнимых утрат уцелевшие хартии не дают адекватного представления об общественно-экономических процессах XII — начала XIV в. (известно гораздо меньше сеньориальных грамот, чем королевских; несравненно меньше документов относится к северо-западу страны, чем к юго-востоку; реже встречаются пожалования светским лицам, чем церкви[22], и т. д.). В-третьих, многие хартии не могли быть здесь использованы, поскольку они либо содержатся в старых и редких изданиях, недоступных у нас, либо вовсе не опубликованы (это особенно касается грамот XIII в.). В-четвертых, даже те документы, что мне удалось привлечь, по причине их определенного однообразия, краткости, архаичности терминов оставляют множество вопросов без ответа. Иногда все, что они сообщают, в сущности сводится к имени получателя и названию его поместья[23], без условий держания и каких-либо других подробностей. Поэтому почерпнутые из хартий данные представляют не полную картину феодальных отношений в Шотландии, а только ее отдельные фрагменты и общие контуры. Источники некоторым образом отражают развитие феодального землевладения и вассально-ленной системы, но мало сообщают о внутренней организации маноров и положении крестьянства.
Из семи старейших шотландских грамот одна относится ко времени короля Данкана II (1094)[24] и шесть — Эдгара (1097–1107).{141},[25] Правда, «шотландскими» их можно назвать лишь условно, так как по форме и содержанию они явно повторяют англо-нормандские образцы и к тому же адресованы английскому кафедральному приорству в Дареме от имени не суверенных королей Скоттов, а вассальных от Англии правителей.[26] Эти документы как будто удостоверяют переход к Дарему ряда южношотландских вилл в «вечное» безвозмездное владение (in elemosina), с предоставлением иммунитета (cum saca et soca) или указанием некоторых прав.[27] Пять из шести хартий Эдгара содержат также право свободно распоряжаться пожалованными землями (libere disponendas). Сам факт первого применения подобных терминов и вообще письменной формы дарения важен, но горсть весьма немногословных хартий не позволяет ни раскрыть характер переданных прав, ни сделать вывод о росте крупной земельной собственности хотя бы в Лотиане до начала XII в. В смысле реальной передачи шотландских поместий Дарему указанные акты не имели долгосрочных последствий, и далеко не все историки полностью убеждены в их подлинности. Нет и каких-либо параллельных примеров наделения землей мирян за ту или иную службу.
Первые твердые шаги к феодализму Шотландия сделала в правление Дэвида I (1124–1153). Дэвид, один из самых одаренных и могущественных монархов за всю историю Шотландии, провел юность при англо-нормандском дворе своего зятя Генриха I, участвовал в военных предприятиях, наблюдал за управлением недавно покоренным государством и даже заседал в королевском суде. Кроме того, он сам сделался крупнейшим английским бароном, когда в 1113 г. посредством брака приобрел титул графа и обширный «хонор»[28] Хантингдон и Нортэмптон с владениями, раскинувшимися по десяти среднеанглийским графствам.{142} Тогда же Дэвид впервые применил полученный опыт на родине: угрожая своему старшему брату, королю Шотландии Александеру I, с помощью свиты из воинственных нормандских рыцарей, он добился от него передачи в свое управление Лотиана и Стрэтклайда — почти всей южной части Шотландии.
