чужие проблемы — адский труд».
Профессору наконец принесли кофе. Он сделал глоток и поморщился — и правда, вкус, как у понедельника.
— Простите… — обратился к нему мужской голос.
Профессор Нортон задрал подбородок, жеманно поправил очки и встретился взглядом с молодым человеком. Узкие, почти острые линии губ, острый нос, острый подбородок без намека на щетину… Даже брови его имели угрожающе острый изгиб, в котором опытный физиогномист прочел бы скрытность, грубость и излишнюю вспыльчивость. Незнакомец был высок, строен и весьма приятен наружностью, но его походка! Так двигаются посредственные актеры театра и кино, которым жмет полученная роль. Что за человек! Он не удосужился сдвинуть ради приличия на затылок солнцезащитные очки, как это проделывали перед стариком молодые люди в знак того, что они открыты для беседы. Трудно строить первое впечатление о собеседнике, если не можешь установить с ним зрительный контакт.
Иссиня-черные тонкие волосы незнакомца небрежно спадали на лоб, а длинное пальто чуть не протирало пол. Мужчина брезгливо перешагнул пятно от пролитого кем-то сладкого чая, сверкнув носами туго шнурованных ботинок с тяжёлой подошвой. «Какой чудак», — подумал профессор, не имея ничего против компании чудаков.
— Доброе утро!
— Доброе, — как-то приглушенно отозвался незнакомец. — Простите, что прерываю ваш завтрак… Вы ведь профессор Нортон? — обнажил он белые зубы.
— Я, как вижу, вы пришли за советом? — догадался старик, восседая на пластмассовом троне с видом бессмертного мудреца. «Паренек явно не здешний», — подметил он, не припоминая его лица среди станвеллских жителей.
— Да, за советом. Точнее… за просьбой, — скромно поправил тот. — Меня зовут Гордон Уильямс. Дело в том… Видите ли… это весьма личное… Мы могли бы поговорить наедине? Здесь как-то многолюдно сегодня.
Профессор охнул. На секунду он поверил, что его ожидает чудесная история, возможно, сверхъестественная, что-нибудь про инопланетян или «Бога бездомных». Мир просто кишит событиями, но отчего-то все продолжают искать у него советов лишь в любовных делах. Даже Габриэль молчит. Интересно, разобралась ли она с Великой Утренней Случайностью? Нашла ли пришельцев?
Они направились к машине Говарда Уильямса. Это был «Мерседес» абсолютно не сочетающегося с мрачным образом водителя солнечного желтого цвета. Вмятины на капоте казались свежими синяками.
— Я разыскиваю одну девушку, — заявил Гордон Уильямс, как только дверца автомобиля захлопнулась. — Ходят слухи, что вы знаете всех в этом городе, это правда?
— Любые слухи преувеличены, мальчик мой.
— Вы поможете мне, профессор?
— Чем смогу, — устало рассмеялся тот. — Что именно вы хотите от меня услышать?
— Найдите ее.
Старик пришел в ярость от такой наглости:
— Ну и задачка! Я помогаю советами, мистер Уильямс! Слишком уж я стар, чтобы заниматься поисками. Да и был бы молод — не сдвинулся бы с места. Обратитесь к частному сыщику!
— Это будет не сложно, — упрямился Говард. И на его белом, как мел, лице, сверкнула издевательская ухмылка. — Вы знаете ее. Очень и очень хорошо. Девушка по имени Габриэль. Габриэль Остин Феннис.
— Ох, что ж, тогда сочувствую. Она мужловата и упряма. Если ее что-то не устраивает, она разворачивается и хлопает дверью, при этом позаботившись о том, чтобы на двери висело как минимум с десяток замков. Вот вам мой совет, — серьезно произнес профессор Нортон, — забудьте о ней!
Говард Уильямс неприятно расхохотался, и в голосе его доселе бархатистом прорезалась строптивая хрипотца.
— Вы сделаете, что я говорю.
— С чего бы это?
— У вас нет выбора.
Старик разнервничался, это было заметно по жилке у него на лбу, что вздулась и запульсировала, будто умирающий червь. Он осознавал, что незнакомец неадекватен и может представлять опасность как для него самого, так и для Габриэль.
— Извините, но я не стану вам помогать, — отрезал профессор своим самым суровым тоном. Он рванул рычажок дверцы — заблокировано!
Гордон Уильямс ленно стягивал чёрные кожаные перчатки: сначала с одной руки, затем с другой, и в этом ритуале было больше зловещности, чем если бы он прибегнул в своих угрозах к ножу или пистолету. Мужчина заботливо складировал перчатки на бардачок машины, в то время как профессор Нортон боролся с дверцей. Старик чувствовал, что Гордон Уильямс достал что-то из рукава. Отчего-то рука мужчины всё ещё была чёрная и лоснилась, несмотря на отсутствие перчаток.
Профессор Нортон оцепенел от ужаса. Звериные пальцы Говарда Уильямса впились ему в шею, а возле его уха прошипели слова:
— Я вас еще не отпускал, профессор!
***
Солнце бойко отгоняло от себя последние тучи, щедро одаривая просветлевшие после ночного ливня небеса. Мокрый асфальт нагрелся в утренних лучах, и в воздухе витал влажный аромат жаркого лета. Каштаны в цвету тоже подсыхали, пока ластились ветвями о стекло гостиной заднего двора двухэтажного дома с облезшей побелкой на стенах. Дом на Гарденфилд-стрит, 21 давно должно было снести, он стоял уже почти век и, можно сказать, был станвеллским ветераном: полы его скрипели, как суставы доживающего последние дни старика, крыша протекала, словно дом сам уже плакал по своей кончине.
Ветер трепыхнул занавески в спальне и разбудил Габриэль.
Девушка проснулась с чувством, будто всё случившееся с ней было сном. В ушах убаюкивающе пело фортепиано. Габриэль лежала с закрытыми глазами и слушала, не шевелясь, чтобы сберечь остатки сна.
Когда ее родители купили дом, фортепиано уже было там и уже было старым, с облезшей лакировкой. Одна клавиша всегда заедала, а на верхнюю часть корпуса въелись царапины из-за того, что музыкальный инструмент не одно поколение эксплуатировало как тумбу для разного рода безделиц. В той, другой, реальности на нём до сих пор стоит кружка с кофе. Наверняка, прилипла, и теперь будет след. Габриэль поставила ее туда и забыла, отвлеченная звонком из больницы в день, когда тётю Мэй госпитализировали. И звук у фортепиано такой пыльный. Ну а как же иначе? Его так давно не использовали по назначению.
От мелодии веяло какой-то детской ностальгией, унося девушку в те времена, когда сестра учила её игре, когда они обе были ещё достаточно малы и наивны, чтобы верить в «дружбу на века».
— У тебя отлично получается, Габ! — хлопала в ладоши Оливия, радуясь успехам сестры.
Краснея от усилия, семилетняя Габриэль выстукивала одним пальцем что-то отдалённо напоминающее «Собачий вальс».
— Опять я сбилась, — насупилась
