они оставили ее в покое. Камиллу, тем не менее, утешала мысль, что при дворе все-таки остались люди, которые терпеть не могут ее новоявленную родственницу.
И вот вчера, когда танна Камилла зашла к принцессе передать приглашение королевы составить ей вечером компанию в театре, она стала свидетелем следующей сцены. Комната была завалена ворохом платьев, они ровным слоем покрывали пол, кресла, диваны камеристок и фрейлин, державших по три штуки в каждой руке. Мелина стояла посреди комнаты в одной рубашке, красная от злости и кричала на несчастную камеристку, лихорадочно рывшуюся в огромном шкафу.
– Сиреневое шелковое платье, в котором я была три недели назад на приеме у алва Лефрэ, говорю я тебе, бестолочь ты такая, не это сиреневое, и не это, другое шелковое! Вот это, да! Добрый день, танна Монтеро, – почти спокойно проговорила принцесса, сделав над собой усилие. – Я сегодня как-то не могу решить, что надеть на прогулку. – Она приложила к груди долго искомое сиреневое платье. – Как вам оно? Нет, мне кажется, сиреневый мне все-таки не к лицу. – Не дожидаясь ответа Камиллы, она повернулась к фрейлинам – Что скажете?
Бедные девицы вострепетали, поскольку бледно-сиреневый цвет очень холодного оттенка действительно нисколько не красил смуглую темноволосую и темноглазую принцессу, однако памятуя, что критику ее высочество не жалует, особенно в таком дурном настроении, проблеяли что-то одобрительное, робко предложив рассмотреть еще пару вариантов.
В этот момент Эртега, которая стояла у окна безо всяких платьев в руках, неожиданно заявила:
– Ваш цвет красный, ваше высочество, – тон ее был невозмутим и не слишком почтителен. Камилла увидела в зеркале лицо принцессы и обрадованно подумала, что выскочке конец, однако та продолжила, – Наденьте алое атласное платье, расшитое золотыми лилиями, в нем вы выглядите бесподобно.
– Это старье? – закатила глаза Мелина. – я вижу, вы совсем не разбираетесь в моде.
– Оно прекрасно, ваше высочество, – с прежней уверенностью продолжила Эртега. – В день моего представления ко двору, помню, когда вы проходили мимо, молодой альд Лозан сказал, что вы в этом платье умопомрачительны, и за такую красоту он готов выйти пешим против лигорийской конницы.
Несколько секунд стояла практически гробовая тишина, потом зардевшаяся словно пресловутое алое платье принцесса неуверенно протянула:
– Пожалуй, оно действительно недурно, и я его давно не надевала. Что ты стоишь, как вкопанная? Неси атласное алое платье! – рявкнула она на камеристку и, повернулась к Эртеге: – наверное, стоит ли надеть к нему рубиновое колье или это будет чересчур?
Камилла была вне себя от изумления: как могло оказаться, что принцессе нравился этот хлыщ Лозанн, а никто, кроме проклятой Эртеги, этого и не заметил?
Вспомнив о вчерашнем происшествии, танна Камилла немного приободрилась. Да, пусть еще один союзник утерян, однако сама ситуация открывает новые перспективы. Нет никаких сомнений, что севардская проходимка разыграет эту карту и станет посредницей между Лозанном и принцессой, и ей останется лишь открыть глаза королю. Главное, сделать это в нужный момент, после того как свершится грехопадение. Тогда Лозан, вероятнее всего, отправится в изгнание, а то и на плаху (жаль беднягу, но что поделать), проходимка как сообщница – в Пратт, где проведет ближайшие несколько лет, а принцесса – замуж за какого-нибудь старикашку – соседского короля.
При последней мысли Камилла скривилась. Во-первых, она напомнила ей о ее собственном, далеко не безопасном положении. Если правда выплывет наружу, то в Пратт отправится она сама, и даже Сид ее не спасет. С его величеством королем Эрнотоном шутки были плохи. Конечно, с ее стороны было разумнее держаться в стороне от этого дела, но беда заключалась в том, что никого не интересовало, что было бы разумнее для танныу Камиллы.
Вторым неприятным моментом было напоминание о ее собственном замужестве. В современной Бреле девушки могли не выходить замуж чуть ли не до двадцати пяти лет, и при этом не считаться старыми девами, но юной танне Льянсоль не довелось воспользоваться этой счастливой возможностью: она вышла замуж в семнадцать лет за тана Монтеро. Жених не отличался привлекательностью, принадлежал к семье откупщиков и был старше ее на тридцать три года, однако с лихвой компенсировал эти незначительные недостатки огромным состоянием. Это был классический союз дряхлеющей обедневшей аристократии в лице Камиллы и молодых денег в лице тана Бевиль, чей титул альда Монтеро, полученный за заслуги в Первую Базасскую войну, еще не успел обрести должного блеска. Кроме того, сын альда скончался от холеры, и тот испытывал потребность в новом наследнике. И хвала небесам, получив его, он оставил Камиллу в покое, позволив ей развлекаться в свое удовольствие, насколько это было возможно в провинциальной Мерло – после Второй Базасской войны Монтеро был назначен наместником этой провинции.
Два года назад муж сменил пост наместника ради места королевского советника, и супруги переехали в столицу. Вскоре советник подал в отставку, поселившись с сыном в предместье, а Камилла осталась при дворе, периодически навещая их. В последний ее визит на прошлой неделе она была неприятно удивлена, обнаружив за обеденным столом в качестве хозяйки бывшую экономку, ужасно толстую и вульгарную особу. Перед уходом Камилла светским тоном предложила найти ему достойную его сана компанию, например, сказала она, вдова Тапине прекрасная обходительная женщина, которая будет рада скрасить его одиночество и станет прекрасной воспитательницей их сыну.
Супруг в ответ на ее невинное замечание побагровел и завопил дурным голосом, чтобы она перестала уже, наконец, лезть в его дела, и занялась своими; что в ее возрасте пора уже начать немного думать головой, а не иным местом, как она привыкла; что она связалась с весьма опасными людьми, которые в конце концов свернут ей шею, словно курице, каковой она и является, если только раньше Меченый не спустит ее с лестницы, как свою несчастную жену; что он вычеркнет ее из завещания, и при его жизни она тоже больше не получит ни денье, так что пусть попробует прожить на ренту фрейлины, и идет в задницу вместе со своей костлявой подружкой вдовой Тапине, которой место в супе, а не в его постели.
Камилла с пылающими щеками поднялась из-за стола и направилась к двери.
– Вам следует расширить дверные проемы, – как бы невзначай обронила она, метнув презрительный взгляд на экономку, и с достоинством удалилась.
Из всего сказанного взбеленившимся мужем ее больше всего задело сравнение вдовы Тапине (которая была примерно того же роста и веса, что и она сама, только, разумеется, не могла похвастаться столь дивными формами) с суповым набором, однако по прошествии времени она всерьез обеспокоилась.
