Инна Мар
Демоны брельского двора
ПРОЛОГ
Во всех Южных Землях (что уж говорить про Северные) не было королевства прекраснее благословенной Брелы, и этот непреложный факт не оспаривал никто – кроме проклятых лигорийцев, разумеется.
Страна расстилалась вдоль глубокой удобной бухты – Моренского залива, где в изобилии водилась рыба и разные морские гады; термальные воды, расходящиеся во все стороны от вулкана, в избытке снабжали территорию всей государства пресной водой, порождая буйство растительности, в котором утопали горы и долины, и даря прославленные целебные источники и не менее целебный воздух. Климат также был самым что ни есть благоприятным: зимой здесь никогда не было слишком холодно, а летом слишком жарко. Возможно, поэтому народ Брелы отличался веселым, мягким, кротким и миролюбивым нравом, врожденным художественным вкусом, поэтичностью и музыкальностью, благодаря чему мир обрел великое множество баллад и народных песен немыслимой красоты. Во всяком случае, если верить людям патриотическим, а не верить им зачастую совершенно невозможно – если, конечно, вы хотите сохранить целой свою шкуру.
А воздвигнутая на берегу залива, несущему свои прозрачные воды к изрезанному побережью, раскинувшаяся на пяти холмах Морени не имела равных среди других столиц.
В общем, Брела была благословенным краем (и даже лигорийцы в глубине своей мелкой лягушачьей душонки это знали, чума их забери), сравнимом разве что с райскими кущами.
Но только не в феврале. Последний месяц зимы знаменовался непрерывными дождями, которые шли каждый божий день, портя репутацию страны. И надо признаться, что зимы в Бреле случались настолько холодными, что каналы в Морени, а то и мелкие речушки покрывались коркой льда. А за все лето, бывало, ни одной дождинки не прольется, жара стоит страшенная, все пересыхает к дщери адовой, и никакие подземные воды не спасают урожай. Такое, слава Создателю, случается нечасто, но знающие люди предсказывают, что в этом году лето выдастся сухим, как глотка пьяницы. А когда раз в сотню лет просыпался вулкан, то дело, в самом прямом смысле, пахло жареным. И если уж говорить до конца откровенно, то брельцы являли миру свою кротость только в тот момент, когда им все по нраву, то есть почти никогда. В остальное же время это был вздорный и скандальный народец, более того, в отличие от того же лигорийского, более или менее цивилизованного, дикий, темный и до ужаса фанатичный – таково было суждение просвещенных людей, а спорить с просвещенными людьми хоть и не так опасно, как с некоторыми патриотическими, но чревато ощущением собственной умственной и нравственной неполноценности (впрочем, ощущение это может возникнуть от любого общения с просвещенными людьми, даже и на более невинные темы, и причиной его служит естественное превосходство просвещенных людей над обычными). Что думал сам народ по этому поводу, неизвестно, потому что его мнением никто не интересовался. Однако надо сказать, что прекрасный брельский народ в последние годы правления последнего короля из династии Базасов – хоть повторение это и режет слух, но оно здесь совершенно необходимо – действительно приобрел достойную всяческого осуждения привычку чуть что хвататься за вилы (и поднимать на них все, что встречается на пути, в первую очередь сборщиков налогов и самих землевладельцев), и до конца от нее не избавившийся, даже сейчас, при мудром и справедливом правлении мудрого и справедливого короля Эрнотона I Альменара. Справедливости ради стоит заметить, что две кровопролитнейшие войны, случившие за последние двадцать лет нимало не способствовали укоренению в нем (в народе) таких добродетелей, как мягкость и незлобивость.
В общем, не все было ладно в Брельском королевстве. Но гаже всего был февраль. И альду1 Ги Лацетти предстояло испытать всю гнусность этого месяца на своей шкуре.
Снизу брызгало, сверху лило, со всех сторон дуло, ноги коня скользили по размокшей дороге, и Ги в очередной раз недобрым словом помянул небесные хляби, которые не иначе как вознамерились извергнуть на грешную землю все свое содержимое. Вдобавок проклятая кляча, взятая им на последней почтовой станции, словно нарочно выискивала на дороге ямы поглубже.
На горизонте показалась какая-то хибара, имевшая все шансы оказаться постоялым двором, и Ги подумал, что не худо было бы чего-нибудь выпить и сменить клячу на более достойное звания лошади существо, поскольку означенная кляча готовилась отбросить копыта. Уже сгущались сумерки, а он сегодня в первый и последний раз ел около пяти утра, когда выезжал из Ажена. Тем не менее, он решил не тратить драгоценное время на обед, и поужинать уже в Тирене, где он собирался остановиться на ночлег. До Дуата, где маялся в изгнании Арно, оставалось еще добрых два дня пути.
На хибаре красовалась покосившаяся вывеска, с гордостью сообщавшая путникам, что они имели счастье посетить таверну «Щит и Меч». Вероятно, это воинственное название было призвано оправдать некоторые разрушения в интерьере, и целом таверна выглядела так, словно в недавнем прошлом ей пришлось отразить натиск лигорийцев, и не единожды, хотя с окончания Второй Базасской войны минуло уже семь лет. Хмурый, пахнущий луком и чесноком трактирщик сунул ему большую кружку с горячим вином и специями.
Ги Лацетти с наслаждением потягивал вино, окидывая взглядом зал. Кроме него в таверне было лишь еще два молодца с висельными физиономиями, которые поглядывали на него с интересом, и молодой человек небрежно выложил на стол кинжал и арбалет. Висельники сразу поскучнели и сосредоточились на игре в кости.
Он вытащил из внутреннего кармана записку, обнаруженную на теле Давора Полукса. В ней было всего лишь одно слово, «возмездие», написанное на старо-брельском. Дело было вот в чем: пару недель назад Давор Полукс решил прокатиться верхом. Выехав за ворота крепости, он пустил коня в галоп, и тут у коня лопнула подпруга; всадник упал и сломал себе шею. Его слуга, который раньше служил в доме отца Ги, приехал к нему в Ажен с этой запиской. Еще несколькими неделями ранее Моран Монте погиб в результате несчастливой случайности на охоте: в него попала стрела, предназначавшаяся оленю. Ни о какой пророческой записке никто не упоминал, но Ги подозревал, что она была. Его подозрения переросли в уверенность, когда накануне вечером он обнаружил на своем собственном столе, возле кувшина с вином, непонятно откуда взявшийся клочок бумаги, на котором каллиграфически ровными буквами, черным по белому, было выведено «Возмедияше».
Их было четверо: Давор Полукс, Моран Монте, Ги Лацетти и Арно
