биться быстро или вообще не биться; те, кто приходил, чтобы принести жертву в ее святилище, не предлагали никаких полумеренных жертвоприношений. Когда он смотрел на нее, его сердце бешено колотилось, а маленькие яркие глаза блестели. Он подумал, что она была прекрасна на вечеринке прошлой ночью, где она затмила всех других девушек деревни, как звезда затмевает свет лучины, но этим утром ее красота проявилась во всей своей свежей чистоте, и он Джаспер Адельстоун, критически настроенный светский человек, человек, чье мнение о женщинах его товарищи по Линкольнс-инн и холостяцким притонам в Вест-Энде считали достойным внимания, почувствовал, как его сердце ускользает от него. Он положил картину и подошел к ней.
– Вы понятия не имеете, какие красивые и свежие луга. Вы не прогуляетесь со мной к реке? – сказал он, решив застать ее врасплох и захватить в плен.
Но он не знал Стеллу. Она была всего лишь школьницей, невинной и несведущей в обычаях мужчин и мира. Возможно, из-за этого и из-за того, что она не выучила обычные избитые слова уклонения – обычную элементарную тактику флирта – ее нельзя было застать врасплох.
С улыбкой она посмотрела на него и покачала головой.
– Спасибо, нет, это невозможно. Мне нужно выполнить все мои домашние обязанности, и это, – она указала на солнце своей белой тонкой рукой, – напоминает мне, что мне пора за них взяться.
Он мгновенно взял шляпу, отвернулся, чтобы скрыть хмурость, которая исказила его лоб и испортила его лицо, и подошел к художнику, чтобы попрощаться.
Мистер Этеридж вздрогнул и уставился на него; он совсем забыл о его присутствии.
– Прощайте, прощайте, вы уходите? Прошу прощения. Не могли бы вы остаться и выпить с нами чаю?
– Мистер Адельстоун хотел бы сначала пообедать, дядя, – сказала Стелла.
Затем она протянула ему руку.
– Прощайте, – сказала она, – и большое вам спасибо за цветы.
Он держал ее за руку так долго, как только осмеливался, а затем ушел.
Стелла, возможно, бессознательно, вздохнула с облегчением.
– Очень милый молодой человек, моя дорогая, – сказал мистер Этеридж, не отрывая глаз от холста. – Также очень умный. Я помню его совсем маленьким мальчиком и всегда говорил, что он добьется своего. Они говорят, что он так и сделал. Я не удивлен. Джаспер…
– Джаспер! – воскликнула Стелла. – Какое ужасное имя.
– А? Ужасное? Я не знаю … я не знаю.
– Но я знаю, – сказала Стелла, смеясь. – Ну, и что ты собирался сказать?
– Что Джаспер Адельстоун из тех людей, которые добиваются всего, к чему они стремятся.
– Я рада это слышать, – сказала Стелла, открывая дверь, – ради него; и я надеюсь, также и ради него, что он не обратит своего внимания на солнце или луну! – и со смехом убежала.
На кухне миссис Пенфорд ждала ее с нескрываемым нетерпением. На белом выскобленном столе стояли приготовления к выпечке, искусству, которому Стелла, настоявшая на том, чтобы быть полезной, уговорила миссис Пенфолд научить ее. Сначала эта добрая женщина настояла на том, чтобы Стелла ничего не делала в маленьком доме. Она с ужасающей серьезностью объявила, что такие вещи не подобают такой молодой леди, как мисс Стелла, и что она всегда делала это для мистера Этериджа и всегда будет делать; но не прошло и второго дня, как Стелла выиграла битву. Как сказала миссис Пенфолд, невозможно было устоять перед девушкой, в которой своеволие сочеталось с чарующей твердостью и убежденностью, и миссис Пенфолд сдалась.
– Вы покроетесь мукой, мисс Стелла, и у вашего дяди будет несварение желудка, мисс, вот что вы сделаете, – возразила она.
– Но мука сойдет, и дяде некоторое время не нужно есть пироги и пудинги; я их съем, я не против несварения желудка, – заявила Стелла и сделала восхитительно пикантный маленький передничек, который завершил завоевание миссис Пенфолд.
С песней на устах она ворвалась на кухню и схватила скалку.
– Я не ужасно опоздала? – воскликнула она. – Я боялась, что вы сделаете все до моего прихода, но вы же не были такой нехорошей, чтобы воспользоваться преимуществом, не так ли?
Миссис Пенфолд хмыкнула.
– Все это чепуха, мисс Стелла, для этого нет никаких оснований.
Стелла, обмакнув руку в муку, героически подняла скалку.
– Миссис Пенфолд! – воскликнула она с видом принцессы. – Женщина, каково бы ни было ее положение, которая не может приготовить джем или яблочный пирог, недостойна имени англичанки. Дайте мне варенье; хотя вам не кажется, что ревень был бы очень хорош для разнообразия?
– Я бы хотела, чтобы вы пошли и сыграли на органе, мисс Стелла, и оставили ревень в покое.
– Человек не может жить музыкой, – возразила Стелла, – его душа жаждет пудингов. Интересно, чего жаждет душа дяди – варенья или ревеня? Я, пожалуй, пойду и спрошу его, – и, уронив скалку, которую миссис Пенфолд успела поймать до того, как она упала на пол, она вытерла рукой пятнадцатую часть пола и побежала в студию.
– Дядя! Я пришла, чтобы изложить тебе конкурирующие претензии на ревень и клубничный джем. Одно сладкое и сочное на вкус, но несколько приторное; другое свежее и молодое, но несколько кислое…
– Боже мой! О чем ты говоришь? – воскликнул сбитый с толку художник, уставившись на нее.
– Ревень или варенье. Теперь, благородный римлянин, говори или умри! – воскликнула она с поднятой рукой, ее глаза плясали, губы раздвинулись от смеха.
Мистер Этеридж уставился на нее со всем восхищением художника в глазах.
– Ой! Пудинг,– сказал он, затем внезапно остановился и уставился куда-то за ее спину.
Глава 6
Стелла услышала шаги на пороге окна и, повернувшись, чтобы проследить за направлением взгляда дяди, увидела крепкую фигуру лорда Лейчестера, стоящего в окне.
Он был одет в костюм из коричневого вельвета, облегающие бриджи и чулки, в руке у него был хлыст, которым он преградил вход паре колли, огромному мастифу и скай-терьеру, последний лаял с яростным негодованием из-за того, что его держали снаружи.
Даже в момент удивления Стелла ощутила внезапный неохотный трепет восхищения изящной фигурой в облегающем бархате и красивым лицом с темными глазами, смотревшими на нее с серьезным, почтительным вниманием.
– Сидеть! – сказал он. – Вернись, Лисица!
Затем, когда они отступили, и большие собаки с терпеливым послушанием бросились на тропинку, он вошел в комнату.
– Прошу прощения, – сказал он, стоя перед Стеллой, склонив голову. – Я думал, мистер Этеридж один, иначе я не вошел бы так грубо.
Когда он говорил тоном самого почтительного уважения и гордого смирения Стелла, по-девичьи, заметила, что он даже не осмелился протянуть руку, и, конечно, самодовольная улыбка и уверенные манеры мистера
