— Что? Он не дает согласия? А почему? Кто он такой? Уж не думает ли он, что у него есть на это моральное право?
Небель поднялся.
— Вы не…
Но и она поднялась.
— Да, у него! Вы еще ребенок. А спросите, как он нажил состояние, ограбив своих клиентов! И с его-то манерами! Его семья, безупречная, незапятнанная, благоденствует за счет того, что он награбил! Его семья!.. Пусть он вам скажет, как он до свадьбы попал в постель к вашей матери! Тоже мне — его семья!.. Очень хорошо, идите; я по горло сыта этим лицемерием! Всего вам хорошего!
III
Четыре дня пребывал Небель в безысходном отчаянии. Ему нечего было ждать после того, что произошло… На пятый, под вечер, он получил записку:
«Октавио!
Лидия больна, и только твое присутствие успокаивающе подействует на нее.
Мария С. де Аррисабалага».
Несомненно, это была уловка. Но если его Лидия и вправду…
В тот же вечер он пошел к ним, и прием, который оказала ему сеньора, удивил Небеля: не слишком любезная и отнюдь не похожая на грешницу, которая ищет прощения…
— Если вы хотите видеть ее…
Небель вошел вместе с матерью и увидел свою любимую в постели. Она лежала, поджав ноги, и с таким свежим личиком, какое бывает только в четырнадцать лет.
Он сел возле нее, и напрасно мать ожидала, чтобы они заговорили: они только смотрели друг на друга и улыбались.
Вдруг Небель почувствовал, что они остались одни, и тут его осенило: «Мать все это подстроила, чтобы в порыве страсти я потерял голову… и потом вынужден был бы жениться на Лидии».
Но и в эти последние четверть часа, которые ему подарили в надежде добиться от него брачного обязательства, восемнадцатилетний юноша был бесконечно счастлив — как и в тот раз, когда он стоял с Лидией у стены, — что любовь их чиста и прекрасна в своем поэтическом ореоле.
Только Небель мог сказать, каким огромным было его счастье, воскресшее после крушения. Он уже не помнил той клеветы, которую лила ее мать в порыве бешеного желания оскорбить тех, кто не заслужил оскорбления. Но он чувствовал в себе холодную решимость порвать с сеньорой после того, как они поженятся. Сколько наслаждения сулила ему его нежная невеста, такая чистая и царственная, не ограбленная до времени, — которая лежала в постели, приготовленной и для него!
Когда на следующий вечер Небель пришел в дом Аррисабалаги, в подъезде было темно. Спустя некоторое время служанка приоткрыла окно.
— Их нет дома? — удивленно спросил он.
— Нет, они собираются в Монтевидео… И уехали в Сальто, чтобы переночевать на борту парохода.
— А-а! — в ужасе прошептал Небель. У него еще оставалась надежда.
— А доктор? Можно мне поговорить с ним?
— Его нет дома. После ужина он уехал в клуб.
Только раз, очутившись на темной улице, Небель поднял и тут же безнадежно уронил руки. Все кончено! Его счастье, только вчера обретенное вновь, потеряно, и теперь уже навсегда! Он предчувствовал, что на этот раз — выхода нет. Нервы безумной матери не выдержали… и он ничего больше не мог поделать.
Он дошел до угла и тут, остановившись под фонарем, стал тупо глядеть на выкрашенный в розовую краску дом. Обойдя вокруг него, он снова застыл под тем же фонарем. Никогда… никогда!
Так он и стоял до половины двенадцатого ночи. Наконец вернулся домой и зарядил револьвер. Но внезапно возникшее воспоминание заставило его опустить руку: несколько месяцев назад он обещал одному чертежнику немцу, что если когда-нибудь ему вздумается покончить с собой, — ведь Небель был еще совсем мальчик, — то прежде он непременно зайдет к нему. Его связывала со старым воякой из Гиллермо дружба, возникшая на почве долгих философских споров.
На следующий день рано утром Небель постучался к немцу в его бедную комнатушку. И тот все понял по выражению его лица.
— Уже? — только и спросил он с отеческой лаской, крепко сжав руку Небеля.
— А… Все равно!.. — ответил юноша, глядя в сторону.
И тогда чертежник очень спокойно рассказал ему историю своей собственной несчастной любви.
— Идите домой, — закончил он, — и если до одиннадцати вы не измените своего решения, возвращайтесь сюда, пообедаем вместе чем придется. После этого можете поступать, как вам угодно. Вы мне клянетесь?
— Клянусь, — Небель ответил ему крепким рукопожатием, едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться.
А дома его ждала открытка от Лидии:
«Горячо любимый Октавио! Мое отчаяние беспредельно; но мама поняла: если мы с вами поженимся, меня ждет одно только горе; я согласилась с ней, что лучше нам расстаться. Но клянусь, я никогда не забуду вас,
ваша Лидия».
— А-а, так оно и должно было случиться! — воскликнул юноша и испугался, увидя в зеркале свое изменившееся лицо. Мать продиктовала ей это письмо, она и ее проклятое безумие! И Лидия, бедная девочка, сбитая с толку, написала его, оплакивая свою любовь. Ах! Если бы я мог когда-нибудь снова увидеть ее, чтобы рассказать, как я любил ее, как люблю ее и теперь, жизнь мою, душу мою!
Дрожа всем телом, он подошел к тумбочке и взял револьвер. Но снова опустил руку, вспомнив об обещании, данном немцу. А потом долго стоял на одном месте, упрямо счищая ногтем какое-то пятнышко, приставшее к матрацу.
Осень
Однажды вечером в Буэнос-Айресе Небель зашел в трамвай и, заняв место, погрузился в чтение. Неизвестно почему трамвай дольше обычного не трогался с места, и, удивленный, Небель наконец обернулся… Какая-то женщина, медленно и тяжело ступая, пробиралась по вагону. Мельком взглянув на нее, он снова взялся за книгу. А дама села рядом с ним и принялась внимательно изучать своего соседа. Временами Небель чувствовал на себе упорный взгляд незнакомки, но продолжал читать; наконец ему это надоело, и он в недоумении посмотрел на нее.
— Я так и думала, что это вы, — воскликнула дама, — хотя и не была уверена… А вы меня, наверное, не помните?
— Нет, помню, — ответил Небель. Он уже глядел на соседку во все глаза. — Сеньора де Аррисабалага…
Увидев, как удивился Небель, она улыбнулась ему улыбкой старой куртизанки, которая все еще старается нравиться мужчинам.
От сеньоры — какой он знал ее одиннадцать лет назад — остались одни глаза, да и те глубоко запали и потухли. Желтая кожа, в вечерних сумерках казавшаяся зеленоватой, словно пыльными бороздами, была изрезана морщинами. Щеки мелко подрагивали, а губы, по-прежнему полные и влажные, кое-как прикрывали гнилые зубы. Под оболочкой ее истощенного тела еще теплилась жизнь, и это благодаря морфию, что пробегал по жилам, разбавляя водянистую кровь и возбуждая издерганные нервы, — морфию, превратившему в скелет некогда элегантную женщину, с которой однажды вечером он листал «Иллюстрейшен»…