Я непроизвольно обломком копья ударил медведя по носу. Медведь зарычал, взмахнул когтистой лапой, но я ещё сумел увернуться, скользнув за бок моего мустанга, и лапа рассекла воздух прямо над моей головой.
Кен-Маниту заглянул мне в глаза, но в этот миг Неистовая Рысь вогнал остриё своего копья в шею зверя. Короткий взмах тяжёлой лапы – и копьё друга сломалось, как и моё.
Белые, прижавшись к скале, со страхом ожидали исхода борьбы.
И тут между мной и Неистовой Рысью появился Танто. Сверкнул томагавк, рассекая переднюю лапу медведя.
Тауга, который в вихре борьбы был сброшен с шеи зверя, теперь вцепился в заднюю лапу и рвал медвежий мех.
Пока брат боролся с медведем, мы успели схватить томагавки.
Неистовая Рысь хотел нанести удар, но медведь зацепил когтями его бедро, сразу покрывшееся кровью. Если бы не внезапный прыжок испуганного коня Рыси, наверное, пришлось бы распрощаться с ногой.
Теперь ближе всего к медведю оказался я. Мой томагавк вонзился в его глаз. Раздался ужасающий рёв, но удар был слишком слаб, чтобы повалить гризли. В последний миг я ещё успел отскочить с конем от остервенелого медведя.
Прежде чем он успел снова наброситься на меня, томагавк брата опустился на его голову.
Гризли упал, цепляясь за скалу когтями, и тогда стрела Неистовой Рыси успокоила его навеки.
Тауга подбежал к упавшему гиганту и начал теребить его шерсть. Мы слезли с коней и, отирая пот с лица, подошли к неподвижному медведю.
Нам очень повезло: в убитом гиганте от носа до хвоста было полторы длины наших копий. Мы верили: в этой борьбе с нами был какой-то добрый дух, направлявший наши руки.
– Прости нам, серый брат, наш поступок, – прошептал Танто.
Попросив прощения у духа убитого медведя, мы приблизились к белым юношам. Они были напуганы, и вид у них был далеко не такой грозный, какой мы до сих пор приписывали всем бледнолицым. Они ничем не напоминали нашего старого врага Вап-нап-ао.
Танто подошёл к человеку, лежащему на каменной глыбе, – это был индеец в одежде белых. Лежал он вниз лицом. Когда брат перевернул его на спину, мы увидели, что лицо индейца размозжено могучим ударом медвежьей лапы.
– Уф-ф! – произнёс брат. – Ему уже никто не поможет.
Неистовая Рысь и я подошли к белым охотникам и с интересом принялись их рассматривать. Они были несколько старше нас, но моложе брата. Волосы у них были светлые и вьющиеся, в голубых глазах затаился страх.
– Не бойтесь, – обратился я к ним на нашем языке.
Они ничего не ответили.
– Идём умоемся, – сказал я тогда Неистовой Рыси. – Мы все в крови. Может, белые потому нас и боятся.
Мы побежали к соседнему ручью, мой друг прихрамывал. Выкупавшись, я снял лыко с растущей вблизи берёзы и перевязал рваную рану моего друга. После этого мы снова вернулись к белым.
Танто за это время успел помочь одному из них. Он уложил его руку между двумя прямыми обрубками дерева и крепко обвязал ремнём.
Мы улыбнулись юношам, они тоже ответили нам несмелой улыбкой.
– Пусть бледнолицые прогонят от себя страх, – обратился к ним мой друг.
Они покачали головами – видно было, что нас они не понимают.
Пока мы пытались завязать разговор с юношами, Танто снял шкуру с медведя, вырезал окорока и отрезал лапы. Всё это он завязал в шкуру, а череп гризли повесил на дереве, всыпав внутрь немного табаку, чтобы умилостивить духа зверя.
Один из белых коснулся меня рукой и начал что-то говорить, показывая на убитого индейца. Мы не могли понять, что хочет от нас белый, но в его речи часто повторялось слово «кенай». Очевидно, убитый индеец принадлежал к племени кенаев, и мы кивнули: мол, понимаем.
Юноши подошли к убитому, сняли его с каменной глыбы и положили на землю, а затем начали вблизи копать ножами яму. Мы молча смотрели, не понимая, зачем понадобилась эта яма. Наконец они выкопали углубление длиной, как тело убитого, и глубиною примерно по пояс. Туда опустили тело, засыпали его землёй, а сверху наложили много камней, так что образовался каменный холмик. Затем срубили две молодые берёзки, скрепили их накрест и воткнули на одном конце холмика.
«Какие странные обычаи бледнолицых», – удивлялись мы.
– Ведь они никогда не смогут навестить закопанного человека, – тихо заметил мне Неистовая Рысь.
Тем временем белые окончили свою работу и вернулись к скале.
Мы снова подошли к ним.
Мне пришла в голову мысль: если у белых юношей проводник из племени кенаев, то, возможно, они знают его язык.
Мы же почти все понимали язык кенаев: он близок языку сивашей, два рода которых кочевали с нашим племенем. И я обратился к белым на этом языке.
– Кева клакста мамук икта кенай?[1]
– Тие! Тикэ яка ника ов, пэ яка нима ламма! (Да, мы немного знаем этот язык!) – обрадовались они.
Оказалось, они уже второе лето бродят по лесам со своим проводником Оклаоноа, который сегодня погиб, защищая их.
– В этой местности мы впервые, – рассказал мне старший. – Мы больше держались рек и озёр.
– А вы случайно не были в прошлом году у реки, которую индейцы называют Говорящей Водой?
– Да, мы плыли по этой реке и даже как-то ночевали на поляне у водопада.
– Уф-ф! – воскликнул Неистовая Рысь.
– Почему братья спрашивают нас о Говорящей Воде?
– У этой реки мы обнаружили ваши следы и выслеживали вас, но вы успели уплыть на каноэ, – ответил мой друг.
– Да и в этом году наши воины выслеживали вас, – добавил я.
Белые посмотрели на нас испуганно. И несмотря на то, что они не доверяли нам и опасались нас, я почувствовал к ним какое-то расположение.
– Пусть белые братья не боятся. Им не нанесут никакой обиды. Когда заживёт рука младшего бледнолицего, мы проведём их по чаще домой.
Я заметил, что юноша со сломанной рукой время от времени кривится от боли. Я посмотрел на его руку – она уже опухла.
– Пусть мой брат потерпит ещё немного, а в нашем селении колдун вылечит ему сломанную руку.
Юноша благодарно улыбнулся сквозь боль.
Танто нагрузил шкуру и мясо медведя на своего коня и подошёл к нам.
– Ну, братья, едем! Пусть дух убитого воина спокойно перенесётся в Страну Умерших, а дух медведя – сопутствует ему в этой дороге.
Оба белых приблизились к холмику, под которым лежал кенай, опустились на колени и сделали руками какие-то знаки на лбу и на груди, а потом, спрятав лица в ладонях, тихонько что-то зашептали. Наконец они поднялись, взяли своё оружие и подошли к нам. Мы предложили им сесть верхом на наших мустангов – позади нас. Белый со сломанной рукой с помощью своего товарища взобрался на мустанга Неистовой Рыси, а другой белый сам вскочил на моего, и мы двинулись в путь.
Брат снова ехал первым.
Догнав Неистовую Рысь, я сказал ему на нашем языке:
– Знаешь ли, я не чувствую ненависти к этим двум бледнолицым. Сердце моё всё больше склоняется к ним.
– Я чувствую то же самое. Я был бы рад, если бы они захотели стать нашими друзьями, – ответил мой брат по крови. – Спроси их об этом.
Но мы ещё долго ехали, прежде чем я начал такой разговор.
Наконец я спросил своего седока:
– Разве белый брат чувствует к нам ненависть? Он закрыл свои уста так, что из них и слова не добыть.
– Нет! Я только думаю о словах наших людей про вас, краснокожих воинов. Оказывается, в словах этих были яд и ложь.
– Значит, мой брат думает сейчас иначе?
– Да! Прежние мысли улетели от меня и никогда больше не возвратятся. Я не могу забыть, как вы, не заботясь о собственной жизни, бросились на медведя. Хотя мы и принадлежали к расе, которая жестоко обидела индейцев, вы, не колеблясь, защитили нас.
Он помолчал немного, а я не смел нарушить его задумчивости, затем он продолжал:
– Ваши сердца чисты и благородны, наши же до сих пор были покрыты илом и грязью ненависти. Но вы своим поступком отмыли их в чистой воде дружбы. Будь моим другом, лесной брат, и дай мне свою руку в знак дружбы!
