10
Как сокол в полете, над миром мчись,
Посети леса, долины и горы.
Когда же старость к тебе придет,
Отрадно будет о юности вспомнить.
Песня
Сломанная рука Захана уже срослась, но за время болезни ослабела, похудела. Однако благодаря постоянным упражнениям сила быстро возвращалась к ней. Почти каждый день мы учили белых юношей объезжать коней, метать нож, стрелять из лука. Мы не скрывали от них ничего из нашей жизни.
Вскоре они оба завоевали расположение наших людей и в каждом шатре были желанными гостями.
Однажды их внимание обратил на себя колдун, сидевший над кипящим котлом уже второй день.
– Что он там делает? – спросил Антачи.
– Изготовляет краски из сажи, сухих цветов и ягод. Краски растворяют в медвежьем или бобровом жире, и потом воины разрисовывают ими свои лица и тела. Цветной рисунок на коже воина должен отпугивать злых духов или сбивать с толку Кен-Маниту – Духа Смерти.
– Я который раз уже вижу, как вы разжигаете костры, но никогда я не замечал, чтобы костёр дымил или не разжигался – даже в дождливый день. Как вы это делаете?
– Прежде чем ответить белому брату на вопрос, – сказал я, – мне бы хотелось рассказать одну чудесную легенду, которая, возможно, раскроет тайну наших костров.
Когда-то давным-давно жило на земле племя, состоящее почти из одних мужчин. Женщин было всего семь. Это были прекраснейшие в мире женщины, и поэтому воины защищали их от других племён, не жалея собственной крови.
Наконец непрестанные битвы и военные кличи обратили на себя внимание Великого Духа, и он впервые за много Больших Солнц сошёл на землю и стал среди борющихся.
– Ваша кровь дымится из ран и скоро закроет солнце. Мне надоели ваши ссоры, мстительные и злобные молитвы. Меня гнетут все ваши раздоры и дрязги. Я заберу у вас ваших семь женщин, а взамен исполню семь ваших желаний.
Воины согласились, так как поняли, что вся их сила – в единстве, братстве и согласии.
Они выбрали из своей среды самого мудрого воина, чтобы он от имени всех сообщил Великому Духу семь желаний.
Избранный воин вышел вперёд и попросил Гитчи-Маниту дать ему на размышления один день без ночи и одну ночь без дня. Гитчи-Маниту махнул рукой.
Подумав, воин попросил Гитчи-Маниту, чтобы в этой стране было полно зверя и рыбы, чтобы леса никогда не теряли своего зелёного убора, а народы познали тайну добывания огня. В предпоследний раз он попросил, чтобы Великий Дух дал людям дерево, которое бы горело даже в воде. Гитчи-Маниту создал берёзу. Попросил ещё воин создать такое дерево, что могло бы гореть ясным огнём без дыма и чтобы оно долгими зимними ночами приносило радость людям в шатрах. Маниту махнул рукой – и в чаще выросли тополя.
– Теперь ты понимаешь, как мы научились разжигать костры и почему женщинам нельзя вмешиваться в мужские дела?
– Если бы я был сиротой, Сат, я бы охотно остался у вас навсегда.
– Ты бы нашёл названых родителей и никогда бы в жизни не почувствовал, что ты не их сын. Всё племя считало бы тебя своим.
– Мне грустно думать о дне, когда я должен буду проститься с вашим гостеприимным селением. Ты так пришёлся мне по сердцу, что я люблю тебя больше, чем родного брата.
– Моё сердце тоже погрузится во тьму, когда мой брат ступит на восточную тропу, но каждый год в месяц Больших Слез я буду ждать моего брата у подножия Красных Скал.
– Мы возьмём тебя, брат, и Неистовую Рысь в наш город, чтобы вы познакомились с жизнью белых. Наши родители будут вам бесконечно благодарны за спасение нашей жизни, – сказал Антачи.
Но как ни желали мы задержать отъезд юношей, день расставания неумолимо приближался.
Ночи становились всё холоднее, утром мы иногда замечали на траве седой иней.
Белые юноши за это время стали похожими на нас. Их старую изорванную одежду сожгли, а моя сестра и Тинглит сшили им штаны из шкуры лося, волчьи куртки, украшенные чудесной вышивкой, и высокие мокасины. Теперь, если бы не их светлые глаза и волосы, никто посторонний не узнал бы в юношах белых.
Однажды в наш шатёр пришёл мой отец, сел у огня, закурил трубку, сделал несколько затяжек и только тогда заговорил:
– Я разговаривал с Горькой Ягодой. Он мне сказал, что через пять дней нас посетит Кей-вей-кеен – северо-западный ветер. Наступят морозы…
И, задумавшись, замолчал. А может быть, просто хотел, чтобы мы сами поняли его.
Я хорошо понял отца: пришёл день разлуки.
Отец снова заговорил:
– Ваши сердца соединились, чтобы вечно биться в одном ритме. Тропы ваши разойдутся, но в будущем они опять сойдутся в одной общей дороге к солнцу и к радости. Кони будут ждать вас завтра. Мой сын, – отец показал на меня, – и Неистовая Рысь проводят вас.
Выходя из шатра, отец обернулся и добавил:
– На следующий год мы ждём к себе белых друзей.
Когда он ушёл, мы молча посмотрели друг на друга, стараясь не выдать нашей грусти: нам хотелось оставить о себе светлые и счастливые воспоминания.
Ещё одну ночь осталось нам побыть вместе, в одном шатре, перед тяжёлой дорогой. Но сон не приходил. Только ветер ударял в шкуры шатра, монотонно свистел и плакал, как бы жалея нас. Мы лежали рядом, и я молчал, не хотел нарушать молчание обычными словами. Ночью души разговаривают друг с другом и лучше понимают друг друга.
Без сна встретили утро.
Когда мы вышли из шатра, мать уже ожидала нас. Она подошла к белым и прижала к себе их светлые головы. Мать молчала, но её заплаканные глаза говорили обо всём. В такие минуты не нужно слов.
Подошёл Танто, ведя снаряжённых в далёкий путь мустангов. Вскоре собралось всё селение, пришли даже матери с младенцами на руках.
Казалось, что никогда ещё не было такой тишины.
Впервые мы узнали белых с другой стороны – светлой и хорошей.
Когда мы сели на коней, зазвучали бубны, их глухой рокот ещё долго потом сопровождал нас в чаще. А люди молча провожали нас взглядами, пока мы не скрылись за деревьями.
Иногда из-за густых ветвей за нами следили зелёные глаза рыси. С деревьев, обросших мхом, зелёные пряди опускались на землю. У иных деревьев стволы были покрыты грибами, большими, как щит воина.
Мы ехали молча. Прощальный день затворил нам уста. Может, это и лучше: болтливость недостойна мужчины.
Впереди, как обычно, бежал Тауга, он тоже провожал своих новых друзей. И, казалось, тоже чувствовал важность минуты – бежал молча, с опущенным хвостом.
На четвёртый день мы достигли взгорья Трёх Сосен.
В небе огромным красным щитом всходило солнце. Отсюда белым юношам оставался лишь один день пути домой. Мы остановили коней и пытались улыбнуться друг другу, но мышцы наших лиц были сильнее нашего желания: они не хотели расслабляться для улыбки.
– Солнце всходит, приветствуя вас. Будьте здоровы, белые братья, – с усилием произнёс я эти слова.
Антачи подъехал ко мне, и мы крепко обнялись; на глазах у него были слезы. Потом мы обнялись с Заханом, и он повторял мне тоже сквозь слезы:
– Aurevoir, aurevoir, mes chers camarades! Comme Cest dur de vous quitter, car partir Cest un peu mourir![3]
Я не понимал его, но догадывался, что Захану тоже грустно с нами расставаться.
Так же попрощались они с Неистовой Рысью, с его сжатых губ не слетело ни единого слова. Затем белые резко повернули коней и направили их в сторону долины, но ещё долго оглядывались и махали нам руками.
Я и Неистовая Рысь застыли на месте и молча смотрели на удаляющихся друзей.
Тауга не знал, что делать: сперва он побежал за белыми, затем вернулся к нам, и в конце концов сел на вершине холма и завыл протяжно и глухо.
Перед тем как скрыться в лесу, юноши ещё раз обернулись, и Антачи крикнул:
– На следующий год приедем и возьмём вас к себе! Про-щай-те-е-е!
Солнце поднималось всё выше и выше, обнимая нас своими тёплыми лучами.
