— Не твоя вина, — успокаивал он ее. — Не твоя вина, не моя, даже не его. Он не напрашивался на диабет.
Хотя, Бог свидетель, очень многие жили с диабетом долгие годы. Но эти люди заботились о себе. Джимми, предпочитавший жизнь отшельника на Год-Крик-роуд, к таковым не относился. Когда он наконец-то приехал в Центр здоровья — в прошлый четверг, — то не смог самостоятельно вылезти из автомобиля, жал на клаксон, пока Джинни не вышла, чтобы посмотреть, что там такое. И, стянув со старика штаны, Расти увидел, что правая нога — дряблая и посиневшая. Даже если бы Джимми выкарабкался, чувствительность нервных окончаний восстановить бы не удалось.
«Совсем не больно, док», — заверил Джимми Рона Хаскела перед тем, как впасть в кому. С тех пор он то приходил в сознание, то уплывал в забытье, а нога становилась все хуже. Расти откладывал ампутацию, хотя знал, что без этого не обойтись, если он хотел дать Джимми шанс на спасение.
Когда прекратилась подача электричества, Джимми и еще двум пациентам внутривенно вводились антибиотики. Те все равно продолжали поступать, но расходомеры выключились, а потому медсестры не знали, какая поступила доза. Кроме того, отключился кардиомонитор Джимми и респиратор, подающий воздух в легкие. Расти убрал респиратор, положил на лицо старика маску и показал Джине, как пользоваться кислородной подушкой. У нее получалось, и она старалась, но в шесть вечера Джимми все равно умер.
И теперь Джина рыдала.
Оторвала залитое слезами лицо от груди Расти, чтобы спросить:
— Я дала ему слишком много кислорода? Слишком мало? Я задушила его и убила?
— Нет. Джимми, вероятно, все равно бы умер, а так ему не пришлось ложиться под нож, и он обошелся без ампутации.
— Не думаю, что я смогу сделать это снова. — Джина вновь зарыдала. — Так страшно. А теперь мне очень плохо.
Расти не знал, как на это реагировать, и тут подоспела неожиданная помощь.
— Ты оклемаешься, — раздался хриплый, гнусавый голос. — Должна, милая, потому что без тебя нам не обойтись. — По коридору к ним медленно шла Джинни Томлинсон.
— Не следовало тебе вставать, — покачал головой Расти.
— Наверное, — согласилась Джинни и со вздохом облегчения села по другую сторону Джины. Заклеенный пластырем нос, полоски пластыря под глазами придавали ей сходство с хоккеистом после трудного матча. — Но тем не менее я возвращаюсь к работе.
— Может, завтра… — начал Расти.
— Нет, теперь. — Она взяла Джину за руку. — И ты тоже, милая. Когда я училась в медицинском училище, одна старая медсестра говорила: «Ты можешь уйти, когда кровь высохнет, а родео закончится».
— А если я ошибусь? — прошептала Джина.
— Все ошибаются. Главное — ошибаться как можно реже. И я тебе помогу. Тебе и Гарриет. Что скажешь?
Джина с сомнением посмотрела на опухшее лицо Джинни: его к тому же не красили и старые очки, которые та где-то нашла.
— Такой энтузиазм можно только приветствовать, — заявил Расти, — но, если почувствуешь, что валишься с ног, найди свободную кровать и приляг. Приказ доктора Расти.
Джинни поморщилась, когда кончики губ в улыбке потянулись к крыльям носа.
— Кому нужна кровать, если я всегда могу воспользоваться старым диваном доктора Хаскела в комнате отдыха.
Зазвонил мобильник Расти. Он махнул женщинам рукой, предлагая заняться делом. Они ушли, разговаривая. Джина обнимала Джинни за талию.
— Алло, это Эрик, — ответил он.
— А это жена Эрика. — Приглушенный голос. — Звонит, чтобы извиниться перед Эриком.
Расти прошел в пустующую смотровую и закрыл за собой дверь.
— Никакие извинения не нужны. — Впрочем, он сомневался в правдивости своих слов. — Влияние момента. Его отпустили? — Вопрос казался ему совершенно логичным. Тот Барби, которого он знал, никого убить не мог.
— Я бы предпочла не обсуждать это по телефону. Ты можешь приехать домой? Пожалуйста! Нам надо поговорить.
Расти полагал, что мог. В критическом состоянии у него был только один пациент, который, умерев, существенно упростил его профессиональную жизнь. Но хотя он ощутил облегчение от того, что в ссоре с любимой женщиной поставлена точка, ему не понравилась осторожность, которая явственно звучала в ее голосе.
— Могу, но ненадолго. Джинни уже на ногах, но, если я не буду ее контролировать, она снова свалится. Пообедаем?
— Да. — У нее словно гора с плеч свалилась, что очень порадовало почувствовавшего это Расти. — Я разогрею куриный суп. Нам лучше съесть побольше замороженных блюд, пока не закончился пропан.
— И еще. Ты по-прежнему думаешь, что Барби виновен? Независимо от того, что думают остальные?
Долгая пауза.
— Мы поговорим дома. — И она отключила связь.
Расти привалился задом к столу, на котором проходил осмотр пациентов. Какое-то время смотрел на мобильник, потом нажал кнопку с красной трубкой. Многое казалось ему неясным — он напоминал себе человека, плавающего в море вопросов, — но в одном сомнений не было: его жена думала, что кто-то может подслушивать их разговор. Кто же? Армия? Министерство национальной безопасности?
Большой Джим Ренни?
— Нелепо, — сообщил Расти пустой комнате. Потом вышел в коридор, чтобы найти Твитча и сказать ему, что на короткое время уезжает.
9
Твитч согласился приглядывать за Джинни и следить, чтобы та не перетрудилась, но поставил условие: Расти перед отъездом осмотрит Генриетту Клавар, которая пострадала во время продуктового бунта.
— Что с ней? — спроста Расти, страшась наихудшего. Генриетта на здоровье особо не жаловалась, но ей, между прочим, восемьдесят четыре года.
— Она говорит, и я цитирую: «Одна из этих никчемных сестер Мерсье сломала мой чертов зад». Она имеет в виду Карлу Мерсье, которая теперь Вензиано.
— Хорошо. Наш город мал, и за команду за одну мы все болеем. Это так?
— Что — так, сэнсэй?
— Зад сломан?
— Не знаю. Она мне его не показывает. Говорит, и я цитирую: «Я покажу мои подштанники только профессиональному глазу».
Оба расхохотались, стараясь приглушить смех.
Из-за закрытой двери донесся хрипловатый и недовольный голос старушки:
— У меня сломана задница, а не уши. Я все слышу.
Расти и Твитч расхохотались еще сильнее. Лицо Твитча побагровело.
— Будь это ваши задницы, — заметила Генриетта, — вам было бы не до смеха.
— Извините, миссис Клавар. — Расти, все еще улыбаясь, вошел в смотровую.
Она стояла, а не сидела и, к безмерному облегчению Расти, улыбалась сама.
— Не за что. В нашей катавасии хоть что-то должно быть смешным. Пусть это буду я. — Она помолчала. — А кроме того, я крала вместе с остальными. Наверное, заслужила сломанный зад.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
