– Может, у ребенка просто вкус такой? – неудачно пошутило светило, чем оскорбило Ба до глубины души.
– На себя посмотрите! – дыхнула она огнем и, вырвав из рук опешившего профессора внучку, выскочила из кабинета, демонстративно громко хлопнув дверью.
Профессор снял очки, протер рукавом халата. Нацепил на нос, прищурился. На стене напротив зияла небольшая, аккуратно обглоданная проплешина – пока шел скрупулезный прием, Манька времени даром не теряла.
В какой-то момент сдались все – Ба, дядя Миша, тетя Галя, районный педиатр тетя Света. Отпустили Маньку на вольные хлеба, на все четыре стороны. Наконец-то добившаяся своего Манька топала по дому и спешно отколупывала штукатурку то с одной, то с другой стены. Надо всюду успеть, а то мало ли, может, эти бессердечные взрослые передумают и снова запрут ее в манеже! Проинспектировав дом, она осталась жутко довольна качеством штукатурки. Отколупывала лакомые кусочки и прибегала к родителям – угощать. Те штукатурку с благодарностью принимали, но есть не спешили. Манька какое-то время ревниво ходила кругами, потом залезала на колени, отбирала штукатурку и пихала им в рот – показывала, что с ней надо делать. Взрослые плотно сжимали губы и мотали головой – преступным образом отказывались есть такую вкуснятину. Бестолковые и ограниченные люди, горе горькое, а не родители!
Закусывать штукатуркой Манька бросила годам к трем. И сразу же заговорила. Сложноподчиненными предложениями в повелительном наклонении. Чтобы знали, кто в доме хозяин, а то, ишь, повадились от штукатурки нос воротить!
В общем, родителям с нами действительно приходилось нелегко. Не дети, а праздник, который неотступно преследует тебя по пятам. Поэтому ничего удивительного, что, когда пришло время отучать Сонечку от соски, наша мама впала в глубокое уныние. Ведь Сонечка – отдельная форма жизни на нашем генеалогическом древе. Мелкая и жутко упрямая форма жизни. Мама, конечно, представляла, что ей будет трудно. Но трудно – это просто цветочки по сравнению с тем, что предстояло пережить нашей семье и нашим соседям. Потому что Сонечка сдавать бастионы не собиралась и поэтому развязала настоящую войну. А так как химическим и каким другим бактериологическим оружием она не располагала, то пустила в ход биологическое. То бишь свой басовитый голос.
Это была настоящая битва – беспощадная и безапелляционная.
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а, – надрывалась пароходной сиреной Сонечка, – соську дай!
– Нет соски, – сокрушалась мама, – соседка тетя Маруся забрала. – И показала рукой на пол, мол, соска у соседей снизу.
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а, – падала ниц Сонечка и гудела в пол: – Соську да-а-а-а-а-а-а-а-ай тети Марусьи-и-и-и-и!
В окнах звенели стекла, в серванте подпрыгивали фужеры.
– Птичка унесла, – пыталась перекричать младшую дочь мама, – своим деткам.
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а, – переходила на ультразвуковые частоты Сонечка, – соська моя соська моя соська моя иде-е-е-е-е-е-е???
– У птички!
– Дай соську уптицкы да-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-ай!
– Главное, не поддаваться, – внушала маме Ба, – день-второй, максимум неделя, и она забудет о соске.
Спустя пять минут беспощадного противостояния в дверь звонили обеспокоенные соседи. К тому времени Сонечка успевала напрудить в детской неглубокую, по щиколотку, лужу из слез, ползала по краю и, заглядывая в глаза своему отражению, изо всех сил горевала:
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а, соська-а-а-а-а-а-а– а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а моя соська-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а– а-а-а-а-а-а-а-а-а!
– Надя-джан, это, конечно, здорово, что ты ребенка от соски отучаешь, но у нас ведь тоже нервы! – перекрикивали хором Сонечкин рев соседи. – Жалко девочку!
– А прикус не жалко? – просыпалась в маме жена стоматолога. – От соски неправильный прикус формируется!
– Не, ну все понятно, конечно, – шли на уступки соседи. – Но, может, какими-нибудь другими методами?
– Сами попробуйте какими-нибудь другими методами, – мама делала широкий приглашающий жест, – а я с удовольствием понаблюдаю за вами.
– Нет уж, лучше мы так потерпим, – бросались врассыпную соседи.
Ну и все закончилось тем, что на четвертый день голосовой войны у мамы сдали нервы, и Сонечка получила обратно свою соску.
– Надя, давай оставим ребенка в покое, – развела руками Ба. – В конце концов, она с соской только засыпает, в течение дня обходится без нее. Это не так разрушительно для прикуса. Пусть она немного повзрослеет, а там, может, сама откажется.
Мама с облегчением вздохнула. Уж если Ба пошла на попятную, то делать нечего – придется играть по правилам маленькой Сонечки.
В память о глубокой психической травме наша младшая сестра долго отказывалась выпускать соску из рук. Периодически, отвлекшись на что-то интересное, забывала ее в укромном уголке, а по горячим следам поднимала вселенский вой. И вся наша семья металась по дому в поисках пропажи. Кстати, в домашней аптечке лежали еще две такие соски, но Сонечка их гневно отвергала. Наша младшая сестра – заправский однолюб и верность хранила только любимой соске.
Несмотря на веселенькую жизнь, со своими обязанностями родители всегда справляются на все сто. Поэтому к четвергу необходимые вещи были собраны, заправленная под завязку Генриетта била копытом в гараже, нас отпросили из школ и детского садика. Готовность к двухдневному марш-броску в Кировабад была абсолютной!
Ну и как оно обычно водится при таких тщательно распланированных делах, в самый последний момент лихорадочных приготовлений один из важных фигурантов действа выкинул коленце. Проще говоря – сломался. Наверное, не имеет смысла пояснять, кто это был такой коварный. Конечно же, Вася, этот карданновальчатый монстр с замашками махрового домостроевца, неуправляемый и своенравный. Уж не знаю, чем дядя Миша заслужил такое неблагодарное отношение, но аккурат перед поездкой, в вечер четверга, на пути от релейного завода домой, Вася запнулся посреди дороги и встал как вкопанный. Прямо напротив автовокзала, у остановки, откуда отъезжают в села районные автобусы.
Тут же к раскорячившемуся посреди улицы «газику» высыпал весь автовокзал. Заглядывал под открытый капот, проверял уровень масла и горючего, нырял под машину – в надежде обнаружить какую-нибудь течь. На первый взгляд Вася был полностью здоров. На второй тоже. Багровый от злости дядя Миша ковырялся в проводах и периодически взывал к совести своего железного коня переливчатым от возмущения голосом:
– Ты машина или кто?
Судя по тому, как упорно Вася хранил молчание, машиной он себя не считал.
– Буквально недавно его починил, – гудел откуда-то снизу дядя Миша, – каждый шуруп вот этими руками протер!
«Очень надо!» как бы всем своим видом показывал «газик».
– Бессовестная твоя душонка! – отчаявшись завести машину, выдохнул дядя Миша и со злостью захлопнул капот. – Чтоб глаза мои тебя не видели!
Вася даже дворником не повел.
– Инженер-джан, давай хоть дотолкаем его до стоянки автовокзала. Не оставлять же его посреди дороги, – предложили люди.
Делать было нечего – пришлось вкатить Васю на территорию автовокзала.
– Ма, у нас два выхода: или мы не едем, или я беру билеты на рейсовый автобус, – отзвонился дядя Миша домой из кабинета директора.
– Тогда возьми на меня и на себя. Дети поедут в «жигулях», а мы с тобой – на автобусе.
– Не надо. У тебя давление. Ты поедешь на машине. Девочки большие, ничего с ними не станется.
– Миша, вам с пересадкой ехать! Семь часов!
– Ну и что?
– Они же всю дорогу поют!
– Ничего, автобус потерпит!
На следующее утро мы заехали за Ба, дядей Мишей и Маней. Папа отвез нас на автовокзал, а потом вернулся домой – забирать маму с Гаянэ и Сонечкой. Стартовали они раньше нас, да и скорость рейсового автобуса сильно уступает машине, поэтому мы ехали на два часа дольше.
Первый отрезок пути – из Берда в азербайджанский город Товуз – проделали в оранжевом «пазике». Дядя Миша предусмотрительно взял нам билеты на переднее сиденье, а сам сел на боковое, то, которое находится справа от водителя. Чтобы постоянно держать нас в поле зрения. Они с водителем завели долгий и обстоятельный разговор про недостатки и достоинства «ПАЗа-3201». Периодически, прерывая разговор на полуслове, дядя Миша кидал на нас профилактические испепеляющие взгляды – напускал страх. Чтобы вели себя по-человечески. Мы с Манькой, тщательно напричесанные и всяко наглаженные, сидели рядышком и, стараясь не сильно шевелить губами и ходить лицом, мычали репертуар нашего хора. Петь в полный голос было стыдно, а не петь мы просто не могли. Иначе пришлось бы через каждые триста метров останавливать автобус. Карин– ка какое-то время со скучающим видом сидела рядом, а потом пересела, благо в автобусе пассажиров было немного, и сиденье позади нас пустовало. За спиной у меня раздалось странное копошение.
