– Тогда откуда боль? – настойчиво спросил Хикки.
– Это обычное дело при любом ушибе – особенно при сильном ушибе мышц, – ответил врач. – Место ушиба может болеть несколько недель. Но это не опасно и уж тем более не представляет угрозы для жизни.
– Вы можете удалить шары? – спросил Хикки.
– Корнелиус, – прохныкал Магнус, – я не хочу, чтобы меня оскопили.
– Я имею в виду пули, милый, – сказал Хикки, потрепав великана по руке. – Маленькие пули, что засели у тебя в животе.
– Возможно, – сказал Гудсер. – Но лучше не пытаться. По крайней мере, пока мы на марше. В ходе операции потребуется разрезать мышечную ткань, которая уже почти зажила. Может статься, потом мистеру Мэнсону придется пролежать несколько дней… и всегда существует высокий риск сепсиса. Если мы все-таки решим удалить пули, мне было бы гораздо удобнее сделать это в лагере или на самом корабле. Чтобы после операции пациент мог провести в постели несколько дней или дольше.
– Я не хочу, чтобы у меня болел живот, – пророкотал Магнус.
– Ну конечно, не хочешь, – сказал Хикки, гладя своего дружка по могучей груди именам. – Дай ему морфина, Гудсер.
Магнус всегда с удовольствием проглатывал свою ложку морфина, а потом с час сидел на носу полубаркаса с блаженной улыбкой, прежде чем засыпал.
Таким образом в пятницу восьмого сентября в мире короля Хикки все было в полном порядке. Одиннадцать его упряжных животных – Морфин, Оррен, Браун, Данн, Гибсон, Бест, Джерри, Уорк, Сили и Стрикленд – находились в добром здравии и прилежно тащили сани каждый день. Магнус большую часть времени был счастлив – ему нравилось сидеть на носу лодки, словно он офицер, и озирать местность, простиравшуюся позади них, – и в бутылках оставалось еще достаточно морфина и лауданума, чтобы продержаться до прибытия в лагерь или на сам корабль. Гудсер был жив, ковылял рядом с санями и ухаживал за королем и его супругой. Погода стояла хорошая – хотя постепенно холодало, – и ничто не указывало на близкое присутствие зверя, который охотился на них в предшествующие месяцы.
Хотя они не ограничивали себя в еде, у них оставалось достаточно провианта в виде останков Эйлмора и Томпсона, чтобы еще несколько дней питаться тушеным мясом, – они обнаружили, что человеческий жир представляет собой такое же топливо, как китовый, хотя горит не столь жарким огнем и сгорает быстрее, – и Хикки планировал тянуть жребий, если до прибытия в лагерь «Террор» понадобится принести в жертву еще кого-нибудь.
Конечно, они могли бы просто урезать рацион, но Корнелиус Хикки знал, что процедура вытягивания жребия поселит ужас в сердца одиннадцати и без того безропотных упряжных животных и еще раз покажет, кто главный в этой экспедиции. Хикки всегда спал чутко, а теперь вообще вполглаза, не выпуская из руки пистолет, но последнее публичное жертвоприношение – после которого, вероятно, Магнусу придется в четвертый раз наказать Гудсера за строптивость, – сломит последнюю тайную волю к сопротивлению, которая еще может оставаться в сердцах вероломных упряжных животных.
Сегодня же, в пятницу восьмого сентября, погода стояла чудесная: температура воздуха держалась между двадцатью и тридцатью градусами, и голубое небо становилось еще голубее к северу, куда они держали путь. Тяжелая лодка высоко стояла на санях, и деревянные полозья с шорохом и скрипом ползли по льду и гальке. Недавно принявший лекарство Магнус блаженно улыбался, держась обеими руками за живот и тихо напевая себе под нос.
До лагеря и могилы Джона Ирвинга у Виктори-Пойнт, знали все они, оставалось меньше тридцати миль и меньше пятнадцати – до могилы лейтенанта Левеконта на берегу. Сейчас, когда люди восстановили свои силы, они покрывали от двух до трех миль ежедневно – и, вероятно, смогут покрывать больше, если их рацион снова улучшится.
Для этой цели Хикки минуту назад выдрал страницу из одной из многочисленных Библий, по настоянию Магнуса собранных и погруженных в полубаркас перед выступлением из лагеря Спасения (пусть преданный идиот умел читать не лучше своего любимого помощника конопатчика), и сейчас разрывал страницу на одиннадцать одинаковых полосок.
Сам Хикки, разумеется, не будет тянуть жребий, как не будут Магнус и чертов лекарь. Но сегодня вечером Хикки велит каждому из мужчин написать свое имя или поставить свою подпись на одной из полосок бумаги и прикажет Гудсеру просмотреть все полоски и во всеуслышание подтвердить, что все написали свои подлинные имена или поставили свои собственные подписи.
Потом полоски с именами отправятся в карман бушлата королю – и все будет готово к предстоящей торжественной церемонии.
58
Гудсер
Юго-западный мыс острова Кинг-Уильям
5 октября 1848 г.
Из личного дневника доктора Гарри Д. С. Гудсера
6, 7 или, возможно, 8 октября 1848 г.
Я выпил последний глоток зелья. Пройдет несколько минут, прежде чем оно подействует в полной мере. Пока же я постараюсь наверстать упущенное в части своих дневниковых записей.
В последние дни я вспоминал подробности признания, сделанного мне молодым Ходжсоном в палатке несколько недель назад, в ночь накануне его смерти от руки мистера Хикки.
Лейтенант прошептал:
– Прошу прощения за беспокойство, доктор, но мне нужно сказать кому-нибудь о своем глубоком раскаянии.
Я прошептал в ответ:
– Вы не католик, лейтенант Ходжсон. А я не ваш духовник. Спите и не мешайте спать мне.
Ходжсон настаивал:
– Я еще раз прошу прощения, доктор. Но мне необходимо сказать кому-нибудь, как глубоко я раскаиваюсь, что предал капитана Крозье, который всегда был добр ко мне, и позволил мистеру Хикки захватить вас в плен. Я искренне раскаиваюсь и безумно сожалею о случившемся.
Я лежал молча, не произнося ни слова, никак не откликаясь на слова мальчика.
– С самого дня гибели Джона… в смысле лейтенанта Ирвинга, моего близкого друга еще по артиллерийскому училищу, – упорно продолжал Ходжсон, – я не сомневался, что убийство совершил помощник конопатчика Хикки, и испытывал перед ним ужас.
– Почему же вы примкнули к мистеру Хикки, если считали его таким чудовищем? – прошептал я в темноте.
– Я… боялся. Я хотел быть на его стороне именно потому, что он такой страшный человек, – прошептал Ходжсон.
А потом мальчик расплакался.
– Как вам не стыдно, – сказал я.
Но я обнял плачущего мальчика и похлопывал по спине, пока он не уснул.
На следующее утро мистер Хикки собрал всех и приказал Магнусу Мэнсону поставить лейтенанта Ходжсона на колени перед ним. Сам же помощник конопатчика, размахивая пистолетом, объявил, что он, мистер Хикки, не намерен терпеть бездельников в своей команде, и еще раз объяснил, что все добросовестные люди будут сытно питаться и останутся в живых, в то время как все лодыри умрут.
Потом он приставил длинный ствол пистолета к затылку Джорджа Ходжсона и вышиб ему мозги.
Я должен сказать, что перед смертью мальчик держался мужественно. Все то утро он не выказывал ни малейшего страха. Последнее, что он сказал перед выстрелом, было: «Пошел к черту».
Мне бы хотелось встретить смерть столь же мужественно. Но я точно знаю, что у меня так не получится.
Со смертью лейтенанта Ходжсона спектакль мистера Хикки не закончился; не закончился он и после того, как Магнус Мэнсон раздел мальчика донага и оставил труп лежать за земле перед собравшимися мужчинами.
От этого зрелища сердце у меня мучительно сжалось. Как медик, должен сказать, что я даже не представлял, что человек, еще совсем недавно живой, может быть таким худым, каким был бедный Ходжсон. От рук у него остались одни только кости, обтянутые кожей. Ребра и грудина выступали так сильно, что грозили прорвать кожу. И все тело бедного мальчика было сплошь покрыто синяками и кровоподтеками.
Тем не менее мистер Хикки велел мне выйти вперед, вручил мне большие ножницы и попросил приступить к вскрытию тела лейтенанта прямо перед собравшимися мужчинами.
Я отказался.
Мистер Хикки любезным голосом повторил просьбу.
Я снова отказался.
Тогда мистер Хикки приказал мистеру Мэнсону забрать у меня ножницы и раздеть меня догола, как лежащий у наших ног труп.
Когда с меня сорвали всю одежду, мистер Хикки прошелся передо мной взад-вперед и указал пальцем на отдельные части моего голого тела. Мистер Мэнсон стоял рядом, с ножницами в руке.
– В нашем братстве нет места бездельникам, увиливающим от своих обязанностей, – сказал мистер Хикки. – И хотя мы нуждаемся во враче – ибо я намерен заботиться о драгоценном здоровье своих людей, всех до единого, – он должен понести наказание, если отказывается служить нашему общему благу. Сегодня он отказался дважды. В знак нашего недовольства мы отрежем два каких-нибудь несущественных отростка.
