Я, казалось, примирился с тем, что являюсь частью двух обществ, двух стран, ради которых живу и работаю.
А это значило, что я наконец-то могу взяться за книгу, о которой столько лет думал и которую столько лет безуспешно пытался написать.
* * *
С тех пор таких приездов и отъездов было множество. Начиная с восемьдесят шестого, не было года, чтобы я не посетил Америку. Уж не говорю о том времени, когда я практически переехал в Нью-Йорк и работал там. Детские воспоминания и опыт важны, может быть, они важнее всего с точки зрения формирования человека — американцем ли, французом ли, русским ли. Это происходит на подсознательном уровне, это восприятие не имеет отношения к логике. Другое дело — опыт взрослый, которого у меня в Америке не было до 1986 года. Проработав там почти семь лет, я набрал множество впечатлений, но они жили отдельно от тех далеких, детских. Эти сами по себе и те сами по себе. И скорее всего это не изменилось бы, если бы не съемки фильма «Одноэтажная Америка».
Об этом я написал книжку вместе с моим американским другом Брайаном Каном, упомянутым мною в самом начале этой книги: он был ее «толкателем». Кому интересно — тот может прочитать ту книжку о нашем путешествии по Америке. А здесь я хочу коснуться только одной стороны того приключения.
Как правило, мы ездим в одни и те же места, чаще всего они являются местами наших отпусков и выбираются в зависимости от наших финансовых возможностей. Как правило, мы общаемся с людьми своего круга, и этот выбор чаще всего обусловлен нашими профессиями, образованием, финансами, короче, положением в обществе, статусом. Так или иначе, наше представление о собственной (а тем более чужой) стране определяется именно этим, и потому это представление ограничено.
Наши съемки длились два месяца. Мы исколесили Америку от Восточного побережья до Западного и обратно, мы побывали на северо-востоке, на Среднем Западе и на юге, посетили места совершенно нам не знакомые и общались с людьми, с которыми в обычной жизни не общались бы. Не могу сказать, как это отразилось на каждом из нас. Но на меня это подействовало неожиданным — и счастливым — образом: воедино сошлись мое детское восприятие Америки с моим взрослым. Вдруг это стало одним целым. И вместе с тем пришло спокойствие, исчезла мучительная неопределенность.
Я думаю, что в течение многих лет я сопротивлялся самому себе. Мои политические взгляды, внушенные мне отцом, имели следствием убеждение, что я не должен любить Америку, а обязан любить Россию. Странно? Наверное. Это все равно что считать вкусным абсолютно несъедобный обед, приготовленный любимой женой. Из-за подобного состояния я искал в Америке негативное — и находил его; точно так же я искал в СССР/России позитивное — и находил его. И все это бесконечно долгое время голос глубоко внутри меня говорил: «Неправда это. Неправда». Тяжело жить с таким внутренним раздраем.
Все это отпустило меня совсем недавно — лет пять тому назад. Мои политические взгляды изменились, но не это главное. Главное то, что они больше не верховодят моими чувствами. Я могу без внутреннего стеснения сказать, что Америка мне ближе, чем Россия, что я люблю Нью-Йорк больше, чем Москву, и чувствую себя в большей степени американцем, чем русским.
Так случилось в моей жизни. Так, как говорится, легла карта.
Глава 9
ПРОЩАНИЕ С ИЛЛЮЗИЯМИ
Я полагал, что эта последняя глава будет посвящена анализу ранее приведенных аргументов и доводов, что-то вроде: «Уважаемые дамы и господа, я считаю, что общественно-политическая система «А» лучше/хуже общественно-политической системы «Б», и вот почему…» Потом последовали бы статистические данные, факты и утверждения, доказывающие мою правоту.
Я полагал, что поразмышляю о громком хоре голосов, требующих, чтобы перестройка и все с ней связанное было интерпретировано нами как смерть марксизма, как похороны коммунизма.
Я полагал, что обращу внимание читателя на якобы обязательный выбор между благоденствием и социальной справедливостью, на идею, что социальная защищенность и справедливость являются преградой на пути экономического роста, на положение, гласящее, что быть более справедливым значит быть более бедным, что хочешь не хочешь, но приходится искать компромисс между экономической справедливостью и экономической эффективностью. Я полагал, мне удастся показать вам, что вся эта премудрость есть на самом деле лишь дымовая завеса, за которой скрывается жадность.
Я также полагал, что задам вопрос: если вам дадут чертеж, но вы полностью проигнорируете его, будете ли вы винить архитектора, когда построенное таким образом здание рухнет? Исходя из этого я собирался спросить: можно ли винить в чем-либо теорию социализма, коли те, кто якобы возвел ее, проигнорировали строительные чертежи архитектора и на самом деле соорудили своего рода Вавилонскую башню?
Я полагал, что последняя глава будет посвящена всему этому.
Я ошибался. Эта книга не о том, какая система лучше. На самом деле эта книга о том, как один отдельно взятый человек пытался найти истину, о глубокой обеспокоенности одной отдельно взятой личности состоянием человечества, об убеждении одной отдельно взятой личности в том, что, как пела Милая Чарити, «должно же быть что-то лучше, чем это!».
В последний день работы Первого съезда народных депутатов в июне 1989 года я вместе со всей страной и, возможно, со всем миром наблюдал торжественный финал того, что можно было бы назвать и трагедией, и драмой, и комедией шекспировского масштаба и страстей. У трибуны стоял пожилой мужчина, выглядевший старше своих лет, он стоял твердо, упрямо, требуя, чтобы ему дали возможность обратиться к собравшимся — к тем двум тысячам граждан, которых, как и его, избрали в высший законодательный орган страны. Он просил дать ему пятнадцать минут, но явное большинство зала просьбу эту встретило свистом и криками: «Нет! Нет!»
Этим человеком был Андрей Сахаров.
И он все-таки заговорил. А поскольку его слова содержали нелицеприятную критику того, что удалось сделать Первому съезду и что сделать не удалось, поскольку он, как всегда, говорил прямо, не соблюдая никакой дипломатии, агрессивное большинство — именно так называли консервативную часть этой ассамблеи — начало хлопать. Это были не аплодисменты, а спонтанно рожденный способ не давать выступающему говорить. Так родилось новое понятие — «захлопывать», то есть перекрывать голос говорящего громким ритмичным хлопаньем, фактически аплодировать против того, что он пытается сказать. Этот способ оказался необыкновенно действенным, многим выступавшим пришлось покинуть трибуну, так и не получив возможности высказаться. Теперь же агрессивное большинство пыталось «захлопать» Сахарова.
