Итак, польское население провожало «московитские» войска, в обозе которых и везли тех самых русских чиновников — знатоков статистики, без эксцессов, но с заметным облегчением. И только когда русская армия, отступая, перешла Днепр и оказалась собственно в России, на Смоленщине, солдаты и офицеры почувствовали себя дома, в своей стране…
Впрочем, как известно, Наполеон был тогда недоволен поляками. Он считал, что они инертны и мало делают для возрождения своей родины в столь благоприятный для них момент. Но это брюзжание благодетеля поляков неосновательно: они дали Наполеону огромную армию в 80 тысяч штыков и сабель, да и вели себя очень мужественно. Обычно в литературе не упоминается тот факт, что спасению остатков Великой армии при отступлении из России французы обязаны полякам и немцам, которые прикрыли их отход через Березину.
И последнее. Сточки зрения интересов русской стратегии на начальном этапе войны, план превентивного удара по Варшавскому герцогству, который предлагали Багратион и другие генералы, мог бы удержать поляков от такой массовой поддержки Наполеона. Об этом, как отмечалось выше, писал Армфельд. Так считал и Багратион.
Нравственно ли отступать
Отослав очередное письмо Барклаю, Багратион, разгоряченный своими мыслями, садился писать самому государю. Генерал никак не мог смириться со стратегией отступления, заложенной в планах Барклая и Фуля. Он, верный ученик Суворова, вновь и вновь повторял, что отступление вредно для армии в принципе: «Опытность, на поле браней приобретенная, ввела меня в познание последствий того впечатления, которое производит в войске одно слово “отступление”. Я не смею обременять Ваше императорское величество исчислением невыгод от ожидания нападения, но по свойству Твоего народа, по известной храбрости в нем при нападении и унынию в другом случае и по вниманию к тому, что частыми движениями и не всегда выгодным расположением в квартирах изнуряются и уменьшаются силы войск, приемлю смелость думать, что гораздо бы полезнее было, не дожидаясь нападения, противустать неприятелю в его пределах».
В письме от 6 июня 1812 года, как и в письме Барклаю, Багратион указывает государю на опасность размещения армий, предназначенных для обороны, вблизи границ. Их положение было слишком «растянуто, чтобы при намерении неприятеля всеми силами нанести удар одной из них можно было вовремя воспользоваться подкреплением от другой». По его мнению, «в таком случае, когда должно ожидать неприятеля, то войска наши довольно близки к границе, чтобы успеть сосредоточить себя для отражения, ежели неприятель покажется на одном пункте в превосходных силах, чего, кажется, и ожидать должно». И далее развитие событий, по мнению Багратиона, будет неутешительным для русской армии: «В то время, когда аванпосты наши удостоверятся в сближении армии неприятельской к границам, он без сомнения удвоит быстроту маршей и застанет нас ежели не на своих местах, то поспешит воспрепятствовать соединению нашему прежде, нежели мы найдемся в способах воспользоваться оным».
Наконец, Багратион отмечает, что «приготовлен хлеб во многих местах почти под самою границею в значительном количестве. Поспешить перевозкою сего хлеба во внутрь земли… невозможно… и, судя по пространству, на коем сложен помянутый хлеб и растянута кордонная стража, нельзя даже отвечать за успех истребить оный при мгновенном вторжении неприятеля в границы наши».
Даже не будучи поклонником Багратиона, можно сказать, что все, что он предсказал, осуществилось с началом войны — придвинутые к самой границе русские армии и корпуса оказались разобщены в момент стремительного удара концентрированных и превосходящих сил противника на одном, главном, направлении. Потом, при отступлении от Вильно, многие возмущались, как можно было разместить под городом, так близко от границы, гигантские запасы продовольствия. Магазины не удалось вывезти и ликвидировать даже на удалении от границы64. При этом обвиняли генерал-провиантмейстера Канкрина, как будто он мог мгновенно увезти во внутренние районы страны накопленные за год запасы, предназначенные для армии, которая должна была к этому времени (согласно плану превентивного удара) уже давно наступать за польской границей.
Правда, Багратион предполагал, что неприятель ударит не по 1-й армии, а в его, Багратиона, левый фланг, в стык позиций 2-й и 3-й армий, тогда как заметное тогда «сосредоточение сил неприятельских между Гродно и Ковно есть не что иное, как желание отвлечь наши силы от пунктов настоящих его стремлений»65. Багратион предлагал либо осуществить план превентивной войны («Гораздо бы полезнее было, не дожидаясь нападения, противустать неприятелю в его пределах»), либо уменьшить описанные ранее опасности. Так, для противодействия нападению противника он считал необходимым сблизить места дислокации 2-й и 3-й армий, чтобы не дать противнику разлучить их и разбить поодиночке. Но в определении главного направления удара Наполеона он как раз ошибался. Позже оказалось, что удар французов от Ковно и Гродно по направлению на Вильно и Минск был не демонстрацией, а реальным, точно выверенным наступательным действием, заметим — очень успешным, разбившим всю построенную в русском штабе систему обороны и разлучившим все наши армии.
Генерал-квартирмейстер 2-й армии М. С. Вистицкий, ведший военный журнал, записал тогда, что главной целью послания Багратиона царю от 6 июня было намерение получить ясные представления о плане операционных действий. Багратион якобы «весьма сокрушается, не имея к себе доверия Его императорского величества, ибо он не знает и не открыт ему план операционных действий, а потому не может удобно распоряжать командуемую им армию». Далее Вистицкий сообщает, что император прислал Багратиону «собственноручный рескрипт с весьма лестными выражениями», но князь «за всем тем остался в неведении операционного плана — надо полагать, что его не было еще сделано»66. Судя по другим источникам (и согласно массе исследований на эту тему), Вистицкий был недалек от истины — никакого конкретного плана действий в Главной квартире выработано так и не было — да и что можно планировать заранее, если твоим противником является сам НАПОЛЕОН! Более того, как уже сказано выше, среди военных было немало тех, кого это имя завораживало и у кого возникала «мысль о непреодолимости гения и счастия Наполеона и бесполезности противодействия ему»67.
Целость государства состоит в целости его армий
Но были люди, которые трезво и ясно смотрели на проблему и которых, в отличие от Багратиона, не захлестывали обида и стыд от самой мысли об отступлении перед Наполеоном. В 1811 году Александр получил проект о предстоящей войне от генерала П. П. Чуйкевича, чиновника Секретной экспедиции Военного министерства. Это был человек неординарный, один из первых наших профессиональных руководителей военной разведки. Он ведал заграничной агентурой, а главное — анализировал собранный ею материал и составлял глубокие по содержанию аналитические записки, выполнял сложные задания командования, ездил с разведывательными Целями в Пруссию. Позже, с началом войны, он принимал Участие в первом рейде партизанского летучего отряда генерала Ф. Ф. Винценгероде по тылам противника, участвовал в Бородинском сражении. Он был особенно близок к Барклаю, ценившему его ясный аналитический ум, и можно с уверенностью сказать, что взгляды Чуйкевича отразились на выбранной после французского вторжения стратегии Барклая и самого императора.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
