Это было в начале сорок девятого.
Горбоносой студентки прелестная челка.
Я сказал: “Ты похожа на Анну Ахматову!”
А она: “Как не стыдно! Ведь я ж комсомолка!”
Валентин Берестов
I
А. Михайловский: “Фантастика должна только развивать фантастические идеи науки”.
А. Ивич: “Книга должна учить бдительности”.
Десятки критиков из года в год подозрительно докапывались: а на чьем это горючем болтаются в космосе корабли фантастов? Н. С.Хрущев выразил вопрос предельно ясно: чье сало едите?
Сумрачным вечером, кажется, в октябре, а может, уже и в начале ноября 1976 года, Виталий Бугров и я, хлюпая башмаками по мокрому, расползающемуся под башмаками снегу, бродили по каким‑то московским переулкам, отыскивая дефицитный в те годы изюм. Но говорили мы не о домашних делах, это нам тогда и в голову не приходило. Ни на что, в том числе и на прохожих, не обращая внимания, мы обсуждали попавшие нам в руки не совсем обычные машинописные записи.
Если верить этим записям, отечественные фантасты, оказывается, давно обштопали своих многочисленных англоязычных коллег! Самосдергивающиеся штаны, неснашивающиеся калоши, трактора без водителей (все равно ведь водитель запьет и вывалится из кабины), партийные собрания по всем поводам — все путём, все нормалек, вот настоящая прогрессивная, в высшей степени человечная фантастика, пусть и ближнего прицела, зато бьет точно, а эти придурки англосаксы черт знает что обсуждали на своих дискуссиях. Артур Кларк и Говард Фаст (тогда уже не друг Советского Союза), Роберт Хайнлайн и Джон Бреннер, Пол Андерсен и Элджис Бадрис, Айзек Азимов и Рэй Брэдбери, и еще масса занятных людей, все они почему‑то говорили не о том, как построить еще один более мощный трактор или скроить еще одни гораздо более быстро сдергивающиеся штаны, а напротив — путались в показаниях, пугались чего‑то, запугивали друг друга. А. Кларк утверждал, например, что Луны мы достигнем в 1970 году (дискуссия фантастов состоялась в 1958–м), а Марса и Венеры только в 1980–м, а Говард Фаст возражал: “А не шагает ли астронавтика слишком быстро вперед — если учесть, как мы топчемся на месте в области морали, социологии? По–моему, — как‑то нехорошо добавлял он, — это и есть настоящая проблема, а не соперничество между двумя блоками или конфликты между профсоюзом грузчиков и правительством”. И уж совсем странные вещи говорил А. Ван Фогт: “Мы не имели права сбрасывать бомбу на Хиросиму, но раз мы сделали это без угрызений совести, хотя и с запоздалым сожалением, то надо быть уверенным в том, что какой‑нибудь американский, русский или китайский патриот не уверит себя в том, что взять инициативу превентивной войны на себя и нажать красную кнопку — это не только неизбежный, но даже высокоморальный и гуманный шаг…”
Но и это не главное.
Это мы с Бугровым могли пережить.
Больше всего нас поразили слова, сказанные Д. Кэмпбеллом и Мак Рейнолдсом, кстати, даже не фантастом, а всего лишь американским резидентом в Танжере, но человеком при этом уважаемым.
Вот что они сказали.
Д. Кэмпбелл: “Гипердемократия старается наказать гения, отняв у него большую часть заработка налогами. Тому, кто случайно открыл нефтяное месторождение стоимостью в десять миллионов долларов, просто повезло, и это нисколько не противоречит законам гипердемократии. Он заплатит только двадцать пять процентов налогов, но тот, кто заработал десять миллионов на гениальном изобретении, будет считаться типом асоциальным, врагом народа, и гипердемократия заставит его заплатить за открытие девяносто процентов от всего им полученного. Я, Джон Кэмпбелл, не желаю жить с дураками. Единственное подлинное право, единственное, о чем стоит спорить и говорить, — это право быть человеком, отличным от других”.
Замахнулся!
А за ним и Мак Рейнолдс: “Если когда‑нибудь советский режим будет свергнут, Россия завоюет весь мир. По–настоящему эффективный режим при потрясающих качествах русского народа приведет к экспансии, с которой может сравниться только Римская империя. Американская секретная служба должна делать все, чтобы укрепить советский строй и поддержать Хрущева…”
Не уследила, не справилась с этим делом американская секретная служба.
“…Я слышу мерную поступь стальных легионов труда на мирных путях. Все наши друзья — в их рядах! Они идут на указанных им народом местах. Их поступь сильна и тверда. И они никогда не устанут, потому что идут в ногу с народом. Пойдемте с ними!”
Вот где правда (В. Иванов, “Энергия подвластна нам”), а этот танжерский резидент… “Единственное подлинное право — это право быть человеком, отличным от других”.
Чё попало!
Есть старинная коряцкая сказка. Летел гусь над тундрой и увидел человека. Сел рядом с человеком, долго на него смотрел, ничего в нем не понял и полетел дальше.
Чему, впрочем, удивляться, ведь советская критика и в 70–х о романе Е. Замятина писала так: “Утопия Замятина пророчит, что человек превратится в ноль, а общество станет скопищем муравьев… все до единого принципы, которые Замятин приписывает коммунизму, — это доведение до предела логики империализма…” (А. Рюриков, “Через 100 и 1000 лет”; не худшая, кстати, книжка о советской фантастике. — Г. П.)
Если когда‑то герой А. Грина (“Фанданго”) мог заявить: “Я остаюсь честным, потому что люблю честность…”, а странные герои Натальи Бромлей заболевали “недугом расщепления идей”, то в 40–50–х фантасты в СССР старались вообще не касаться таких вещей. Фантастике официально предписывалось быть только научной. Другими словами, ее всеми возможными средствами превращали в жанр антихудожественный. Фантастике вверялось укреплять веру читателей в близкое и счастливое будущее, а будущее, понятно, определялось успехами науки, ведомой партией и правительством. “Вот вы пришли, чтобы я уморил вас для пользы науки, — говорил герой рассказа Л. Теплова “Среда Рея” (“Техника–молодежи”, 1955), — стало быть, вы верите в науку”. Совершенно недвусмысленно утверждалось, что истинно прогрессивной наука может быть только в СССР. Не какая‑то там кибернетика, придуманная идиотом, и не какая‑то там генетика, придуманная монахом, а марксизм, черт возьми, материализм, диалектика! Выращивать деревья, то уж по метру в день (Г. Гуревич, “Тополь стремительный”), искать корень кок–сагыза, то уж самый огромный (А. Студитский, “Ущелье Батыр–лар–Джол”). Даже тип новый определился — прозроман ускоренного типа (С. Бобров, “Спецификация идитола”). Книги становятся менее интересными, чем их авторы. Тот же Сергей Бобров, автор “Спецификации идитола” и таких авантюрных “прозроманов ускоренного типа”, как “Восстание мизантропов” и “Нашедший сокровище”, писал о себе: “…после революции был недолго заметным деятелем московского Союза поэтов, выпустил три авантюрно–утопических романа, преподавал математику, работал в ЦСУ, побывал в тюрьме и в Кокчетаве”.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
