Из-за страха начинались войны, которые уносили миллионы жизней. Страх управлял беженцами и теми, кто закрывал перед ними границы. Страх приходил в лачуги и комфортабельные современные жилища и там с равным успехом сводил людей с ума.
Во все времена существовало совсем немного тех, кто мог пересилить страх и оказаться вне его, в особой «зоне спокойствия», там, где эмоции не властвуют над разумом.
Научно-технический прогресс не изменил ситуации. Человечество, несмотря на медицинские препараты, особые методики и психотренинги, все так же остается коллективным рабом страха, мало того, это рабство сделалось еще более всеобъемлющим из-за увеличившегося количества факторов, провоцирующих людей на это чувство.
Конечно, в нашей службе все сотрудники подбираются по особым психоэмоциональным критериям и проходят специальную подготовку. Проще говоря, мы не боимся львиной доли того, чего боится обыватель. Но абсолютно бесстрашных людей не бывает, мало того, бесстрашие вредно для нашей работы, потому что создает иллюзию могущества.
Шеф часто говорит: «У страха глаза велики». Шефу легко, он у нас, я уже говорил, русский, впрочем, как и большинство старших офицеров. Я работаю с ними далеко не первый год и думаю, что русские – это не нация, а что-то вроде религии или секты. Этакая ста двадцати миллионная секта трудоголиков-фаталистов. И если им для чего-то нужно победить страх, они просто берут – и побеждают его.
Я же, как и большинство цивилизованных европейцев, так не умею. Я боюсь многих вещей – пауков, летучих мышей, замкнутого пространства…
И высоты.
Но я – сотрудник службы по чрезвычайным ситуациям, и поэтому, когда возникает необходимость, я заталкиваю свой страх поглубже и спокойно падаю с тридцатиметровой высоты.
Про «спокойно» – это, разумеется, ложь. Пульс за сто двадцать, ладони мокрые, спина тоже, но это никого не волнует. Вновь процитирую шефа, даже дважды: «Главное – результат» и «Сделай или умри».
Вам все ясно?
* * *
Снега на посадочной площадке немного, по щиколотку. Торопливо отстегиваю ремни, выбираюсь из «качелей», вызываю коптер.
– Борт, я на грунте… тьфу ты… На снегу!
– Понял! – прорывается сквозь помехи голос пилота. – Ветер… ждать… десять минут!
– Что?! Повтори, не понял!
– …усиливается… десять…
И сплошной треск в эфире. Черт бы побрал эту магнитную бурю, похоже, она уже началась. И еще ветер. Он и вправду усиливается. Фактически началась метель. Пилот, как его там, Франсуа? Так вот, этот самый Франсуа, в сущности, все сделал правильно. Если бы он сел, то действительно не сумел бы взлететь. Мы застряли бы на Двенадцатой дня на два, а то и на три, и Тибальди потерял бы еще один коптер, что явно не прибавило бы ему хорошего настроения. Но всех этих «бы» не случится.
Станция под порядковым номером Двенадцать имеет стандартную трехмодульную компоновку. Научно-штабной модуль, жилой модуль и склад расположены в виде трехлучевой звезды. В идеале они должны быть соединены крытыми переходами, чтобы не нарушать климатический режим в помещениях при переходе из модуля в модуль, но, начиная со станции номер Восемь, расположенной у подножья горы Керкпатрика, переходы не монтируются – какие-то проблемы с поставщиками – и все модули снабжаются специальными тамбурами со шлюзовыми камерами.
Окна на станциях имеют овальную форму и по традиции именуются иллюминаторами. В научно-штабном модуле Двенадцатой все иллюминаторы освещены. Это внушает надежду на благополучный исход дела. Скорее всего, у ребят сломался передатчик, а у аварийного не хватает мощности пробиться сквозь магнитную бурю. В высоких широтах эти бури – сущее наказание. Они могут еще и не начаться, а связь уже отказывается работать, так сказать, в предвкушении.
Спутниковые средства в этом случае бесполезны, всякие длинно– и средневолновые передатчики тоже. Лишь переносные рации, старые добрые уоки-токи, позволяют держать тактическую связь, но их предел – десять километров, и точка.
Станция совсем рядом. Вызываю ее на нашей, аварийной частоте – тишина. Внутри холодеет, но тут же приходит успокоительная мысль о том, что у ребят просто не включена рация. Коптера они не видят, за воем ветра не слышат и о моем прибытии не знают. В общем, никакой паники, мне осталось сделать с дюжину шагов до тамбура – и я все узнаю.
Пытаюсь вызвать Франсуа – бесполезно. В эфире сплошной треск и фоновый шорох, порождаемый взбесившимися частицами, извергнутыми из недр нашей звезды. Оборачиваюсь. Коптер висит на прежнем месте, сияя огнями. Он похож на какой-то новогодний девайс.
Порыв ветра бросает мне в лицо пригоршню снега. На мгновение светящиеся теплым, домашним светом окна модуля исчезают в метельной круговерти. Проклятье, надо спешить. Я знаю не менее десятка историй о людях, которые были застигнуты метелью буквально у стен станции, но теряли направление и уходили в снега.
И я видел этих людей потом, когда их находили – если находили – и привозили к нам. Черная кожа, скрюченные пальцы, замерзшие глаза… Почему-то у тех, кого убивает холод, глаза всегда открыты.
Моргом на Центральной заведует человек с веселой фамилией Обэрнод. Бледненький, с красными жилками на носу и выцветшими глазками. У него есть странная привычка расхаживать по моргу, почесывая спину арбалетной стрелой. Покойников он выкатывает для следственных действий лично и всегда с интересом наблюдает за реакцией посетивших его обитель Танатоса.
Они, убитые холодом, лежат, задрав щетинистые подбородки. А еще все они улыбаются. Я не припомню ничего ужаснее этой улыбки, хотя я повидал на своем веку немало вещей, от которых у обычного человека волосы станут дыбом. Одна только зачистка в Претории чего стоит, когда против нашего взвода из трущоб вышло не меньше тысячи обдолбанных боевиков «Черного фронта» с ожерельями из человеческих пальцев на шеях…
В общем, к дьяволу воспоминания. Я бегу к станции, с трудом выдирая ноги из рыхлого снега. Вот и соединенные фалрепом вешки, указывающие путь к тамбуру. Сквозь метель проглядывают лазерные маркеры у дверей. Снова оборачиваюсь и вижу, как тусклые огни коптера начинают удаляться, одновременно поднимаясь. Пилот не стал дожидаться окончания им же самим установленного десятиминутного срока и улетел. Кто-то скажет – сбежал, но этот кто-то не видал здешних метелей.
По крайней мере, я ни в чем не виню этого Франсуа. Метель когда-нибудь да прекратится, а вот если коптер совершит вынужденную, это выйдет боком всему Комитету по освоению.
Тамбур. Набираю стандартный код. Он един для всех станций – зачем, а главное, от кого придумывать замысловатые шифры? Шесть нолей и единица. Пронзительно пищит электромагнитный замок, дверь распахивается.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
