Я не считала, что моей встрече с Лехом Валенсой и главными оппонентами режима станут препятствовать. Стоит отдать должное генералу Ярузельскому, как я поняла, он не стал возражать против этого. Планируя свой визит, я проконсультировалась с папой римским, чей визит в эту страну в июне 1987 г. стал главным стимулом к восстановлению «Солидарности» и давлением для проведения реформы. Было ясно, что Ватикан считал, что мой визит мог принести пользу, а также что католическая церковь решила действовать с большой осторожностью. В ходе подготовки к польской поездке оставался нерешенным еще один вопрос, который, как мне казалось, я должна была обсудить со знающим человеком: что мне надеть.
Одна дама, полячка, обслуживавшая меня в магазине одежды «Акуаскьютум», сказала мне, что в Польше зеленый цвет это символ надежды. Вот так я и выбрала цвет костюма. Моя первая официальная встреча в Варшаве вечером в среду 2 ноября была с недавно назначенным премьер-министром Польши господином Раковским. Он не являлся ни ярким, ни убедительным защитником линии, которой придерживалось польское правительство в отношении судостроительного предприятия им. Ленина, однако старался изо всех сил. Он сказал, что согласен с моими публичными заявлениями о необходимости экономической реформы, и представил закрытие судоверфи как часть этого процесса. В несколько наигранной манере он высказался в духе «тэтчеризма» о том, что рационализация была единственным способом вытянуть Польшу из кризиса, и что исторически одним из самых больших недостатков Польши являлось отсутствие последовательности, но он был полон решимости это изменить.
Вечером того же дня я встретилась с рядом оппонентов режима и немного узнала о его слабостях. Во второй половине дня в четверг я впервые получила свое первое настоящее впечатление от Польши, которую коммунисты пытались, но не смогли сокрушить. Я посетила костел Св. Станислава Костки на севере Варшавы, в котором читал свои антикоммунистические проповеди священник Ежи Попелушко вплоть до 1984 г., когда он был похищен и убит членами польской службы безопасности.
Сам костел был заполнен прихожанами от мала до велика, пришедшими, чтобы увидеть меня, и когда я только прибыла, они запели польский церковный гимн. Они явно видели в Ежи Попелушко мученика, и я ушла, ни на секунду не сомневаясь в том, что именно его символ веры, а не убеждения его убийц возобладают в Польше. То же я сказала и генералу Ярузельскому, когда встретилась с ним позднее во время переговоров. Генерал проговорил без остановки в течение одного часа и сорока пяти минут о своих планах в отношении Польши. В этом, по крайней мере, он был обычным коммунистом. Он сказал, что его восхищают профсоюзные реформы, которые я провела в Великобритании.
Когда мы закончили беседу, я указала на то, что людям в Великобритании не нужно полагаться на профсоюзы как на инструмент выражения своих политических воззрений, поскольку в нашей стране проводятся свободные выборы. Я только что наблюдала в том самом костеле на севере Варшавы, какой мощью обладает «Солидарность». Я сказала, что моя интуиция политика подсказывает мне, что это не просто профсоюзная организация, а это политическое движение, силу которого невозможно отрицать. События следующего дня, пятницы, невозможно забыть.
Я вылетела в Гданьск рано утром, чтобы присоединиться к генералу Ярузельскому в церемонии возложения венков в Вестерплатте, где в 1939 г. произошли первые столкновения между поляками и напавшими на страну немцами. Это был открытый полуостров чуть выше Гданьского залива, и ветер дул нещадно. Церемония продлилась полчаса. Мне было приятно оказаться на борту и в каюте небольшого корабля ВМС, который, спускаясь вниз по реке, доставил меня в город Гданьск. Я переоделась, сняв черную шляпу и пальто и надев изумрудно-зеленый костюм, а затем вернулась на палубу. Картины за бортом нашей лодки по мере приближения к Гданьску были просто фантастическими. Казалось, каждый дюйм был занят рабочими верфи, которые махали руками и приветствовали нас. После выхода в народ во время пешей прогулки в старом Гданьске меня отвезли в гостиницу, куда прибыли Лех Валенса и его коллеги для того, чтобы увидеться со мной. Он находился под нестрогим домашним арестом, и в мой номер его сопроводили сотрудники польской службы безопасности. Я вручила ему подарок, который я привезла: рыболовные снасти, поскольку он был превосходным рыболовом, и мы снова направились к верфи.
И вновь меня ожидали тысячи рабочих порта, приветствующих и размахивающих плакатами в поддержку «Солидарности». Я возложила цветы к памятнику рабочим верфи, расстрелянным милицией и армией в 1970 году, а затем отправилась в дом священника Янковского, исповедника и советника господина Валенсы, для встречи, завершившейся обедом. Среди лидеров профсоюза «Солидарность» были как рабочие, так и интеллигенция. Господин Валенса входил в бывшую группу, но он отличался активной личной деятельностью и стал символической фигурой, что и делало его весьма влиятельным. По его словам, профсоюз «Солидарность» не хотел принимать приглашение правительства сесть за стол переговоров из-за уверенности в том, что их целью было разделение и, по возможности, дискредитация оппозиции. Задачу «Солидарности» он описывал как «плюрализм», то есть состояние дел, при котором коммунистическая партия не имела бы единоличной легитимной власти.
Меня поразило то, что у них не было конкретного плана действий с первоочередными практическими целями. Когда я высказала свое мнение, что «Солидарность» должна присутствовать на переговорах и внести собственные предложения в форме подробно разработанного плана с сопровождающими документами, это вызвало у принимающих меня большое удивление.
Во время обеда я отведала самое вкусное жаркое из дичи в своей жизни, а потом мы вместе обсудили возможную стратегию переговоров и то, чем я могла бы помочь в этом. Мы решили, что наиболее важный довод, который я должна донести до генерала Ярузельского, это то, что профсоюз «Солидарность» нужно легализовать. За все время нашего общения я не переставала поражаться сдержанности и ораторским способностям господина Валенсы и его наперсников. В какой-то момент я сказала: «Вы непременно должны донести все это до ушей правительства». «Ну, это просто, – отреагировал господин Валенса и добавил, указывая пальцем на потолок: – Наши разговоры прослушиваются».
После обеда было предложено, что, возможно, я бы захотела посмотреть ближайший костел Св. Бригиды. К моему восторженному удивлению, когда мы с господином Валенсой вошли, я увидела, что весь собор был переполнен польскими семьями, которые стояли и пели гимн «Солидарности» «Господь, верни нам нашу свободную Польшу»: я не смогла сдержать слез. Мне показалось, что я пожала сотни рук, пока шла по собору. Я выступила с короткой эмоциональной речью, и Лех Валенса также выступил. Когда я ушла оттуда, люди на улицах плакали от избытка чувств и долго кричали «Спасибо, спасибо!».
Я вернулась в Варшаву в большей убежденности, чем когда бы то ни было, что я должна вести борьбу с коммунистическими властями. В своей итоговой встрече с генералом Ярузельским я сдержала слово перед «Солидарностью». Я сказала ему, что была благодарна за то, что он не воспрепятствовал моему визиту в Гданьск – хотя, нужно сказать, власти приложили максимум усилий, чтобы полностью убрать это из новостей как до, так и после визита. Я сказала, до какой степени меня впечатлила сдержанность «Солидарности». Если они заслуживают того, что их можно пригласить за стол переговоров, то они заслуживают и того, чтобы быть признанными законом. Генерал Ярузельский ничем не выказал, что был готов хоть на шаг отойти от своей позиции.
Через две недели я снова прибыла в Вашингтон, чтобы последним из гостей президента Рейгана официально попрощаться с ним на его посту. Это дало мне возможность побеседовать с избранным, но еще не вошедшим в должность президентом Бушем. Впоследствии я узнала, что президента Буша несколько раздражала моя привычка увлеченно говорить о тех вопросах, которые меня интересуют, и поняла, что задавать тон в ходе беседы должен он. Но, пожалуй, еще более важно было то, что, став президентом, Джордж Буш считал необходимым дистанцироваться от своего предшественника: для этого ему нужно было открыто и уверенно отмежеваться от той особой позиции в беседах со мной, на которую я раньше могла рассчитывать в рейгановской администрации. Все это было понятно.
К окончанию моего премьерства между нами установились хорошие взаимоотношения. Тогда я уже знала, что должна уступать ему инициативу в разговоре и не скупиться на похвалы. Если ради укрепления интересов и влияния Великобритании мне бы пришлось довольствоваться тем, чтобы «заглядывать ему в рот», то, несомненно, этого и следовало придерживаться.
