потом, когда все гости стали восхищаться квартирой, это пропало. Вообще, у моего хвоста нет ни умения прилаживаться к обстоятельствам, ни терпимости, ни терпения, ни опытности, а так как во всей семье много старых людей, привыкших к рутине, то иногда их взгляды и деяния ужасны. Я по возможности стараюсь удалять себя от дрязг, и это мне удается. Нескоро еще муравейник, навязанный на меня велением судеб, совершенно успокоится.
Вчера был обед у Панаева, с питием за мое здоровье и чувствительными речами. Видел там Анненкова, Языкова и Бекетова, сообщавшего любопытные новости по своему ведомству[1139]. Потом был у Тургенева, потом у брата, где Сталь (или так называемый обол) лгал без милосердия. Уехал без ужина, с небольшой головной болью.
Пятница, 9 ноября.
В субботу вечером, в счастливый день, вышла первая книжка «Библ<иотеки>» под моей редакцией, состав ее недурен, хотя мог бы быть лучше, но контраст ее с прежними книгами так велик, что, кажется, впечатление, ею произведенное, принадлежит к самым благоприятным. В то же время явился «Современник» с похвальной речью и фимиамом, который был мне крайне приятен, — в виде аттестата за мою почти десятилетнюю службу[1140].
Квартира моя украсилась, обогатилась мебелью и имеет, в особенности кабинет, вид в высшей степени благообразный. Остается повесить драпри и расставить драгоценности. Последним делом я занимался все сегодняшнее утро и хотя устал, но еще не дошел до старого серебра и фарфора. Приехал Толстой, к великой моей радости, и мы с ним были два дня почти неразлучно.
Вот очерк хлопотливого, но разнообразного вчерашнего дня. Встал около 10, немного поработал над разбором Некрасова[1141]. Явились Толстой, потом Полонский, потом Гончаров, с извинением от гр. Кушелева, намеревавшегося быть у меня в тот день, для толков о своем новом предприятии[1142]. Потом с Ив<аном> Ал<ександровичем> к Кушелеву. Потом в гостин<ицу> Клея, обедали втроем. После обеда явились Панаев и милейший генерал Ковалевский. Потом я, Толстой и Ковал<евский> были у Краевского, — там я много говорил с Галаховым и Жихаревым.
Среда, 14 ноября.
Вчера получил первую половину корректур «Лира». Его же в прошлую субботу читали и единогласно приняли (с подобающей славой) в Театральном комитете[1143]. В понедельник я был в русском театре и приглядывался к актерам, но кроме Мартынова в «Незнакомых знакомцах»[1144] глядеть было не на кого. Вчера я, Гончаров, Анненков, Льховский и Кроль обедали у Кушелева. Говорили о его издании, а я высказал свою мысль о literary fund[1145][1146]. Кто знает, может быть этой мысли еще суждена большая будущность.
Кушелев оказался гораздо дельнее, чем я думал после первого свидания. Ночью вдруг на меня напала дрожь, так что я перепугался. К утру явилась испарина. Но теперь здоров.
«Библиотека», как кажется, начинает производить порядочный шум, особенно в кругах, прикосновенных к артистической жизни.
Пятница, 23 нояб<ря>.
Квартира моя приходит в порядок, вчера привешены занавеси, что отняло у меня много света. Во вторник происходил у меня небольшой фестень[1147], на который с небывалой исправностью съехалась почти вся наша петербургская литература.
Вторник, 18 декабря.
Что происходило в этот обширный интервал времени — скрыто непроницаемым туманом, по неимению времени на дневник. А это жалко, потому что было бы о чем писать. Выход декабрьской книжки, успех моего журнала, «Лир» и отзывы о «Лире», планы заграничной поездки, дела по цензуре, вечера у Щербатова, новые знакомства и предприятия, — все это, сливаясь в одно запутанное целое, весьма разнообразит мою жизнь. Наш литературный cenacle[1148], вопреки всем ожиданиям, не потерпел нисколько от отъезда некоторых товарищей и отделения «Библиотеки» от «Совр<еменни>ка». Боткин, Анненков, я и Толстой составляем зерно союза, к которому примыкают Панаев, Майковы, Писемский, Гончаров и т. д. Разные новые лица к нам присовокупляются и придают разнообразие беседам.
Жизнь моя идет празднее, чем когда-либо, хотя знакомые изумляются моей деятельности. Опять я принялся вставать около одиннадцати, а иногда находящая на меня бессонница часто делает меня вялым. Утро все почти проходит в приеме сотрудников и гостей, в мелкой журнальной работе, выправке статей и так далее. Писем я получаю много, и пусть хоть они заменяют собою мой несчастный дневник. Вчера обедали у меня Корсакова с мужем, а вечером я читал «Лира» у Ольги Алекс<андровны>. Потом я, Толстой, Анненков и Полонский ужинали у Вольфа, причем Толстой не только сам по себе ел ужасно, но съел все остатки с чужих тарелок, при общем изумлении.
Среда, 19 декаб<ря>.
Вчера был на двух вечерах — у Толстого с Боткиным, Анненковым, Ал. Толстым, Столыпиным, Панаевым и Жемчужниковым, — и у брата, где собрался весь Преображенский полк, с дамами. M-me Васильчикова очень мила, но я все сидел около Софьи Александровны и с ней не сошелся. Ужин был удачен и великолепен. А граф Клейнмихель, ужинавший напротив меня, на утро был найден мертвым в постели. Все остальные гости живы и чувствуют себя превосходно, что снимает с хозяина всякое нарекание.
Ермил и Стахович затевают великолепный спектакль[1149]. Я говорил о том Гадону и преобр<аженцу> Ушакову.
Пятница, 21 декабря.
Одна из живых и хороших сторон, не заглохших и не погибших во мне, есть чувство благодарности и теплоты душевной. Ни одна радость не пропускается мною без помысла о причине, ее пославшей, о людях, ее причинивших, о Великой незнаемой мною Силе, ведущей меня к пользе и доброй деятельности и добрым наслаждениям, жизнью. Благодарю тебя, таинственная и могучая Причина светлых минут моего существования, к которой посреди скептицизма и мрака взывал я во все тяжелые кризисы, у которой наперекор светской ветрености просил я благословения при всех моих начинаниях. За честную и широкую деятельность, раскрывающуюся передо мною, за преданных друзей, за сохранение существ, близких моему сердцу, за мимолетные радости, так великие на весах жизни, за преданных друзей и товарищей, за труд и за известность, им данную, — из глубины души благодарю моего бога и руководителя. Пусть он даст мне новых сил на новое служение идеям Добра и Красоты, пусть он навеки поддержит во мне и жизнь, и мысль, и уменье благодарить его за все и про все.
31 декабря, 11 часов вечера.
Год оканчивается. Священник ушел, брат с женой и Майковы, бывшие при богослужении, разошлись тоже. Как всегда за все эти годы, провожаю я истекший год за своим письменным бюро, при двух нагоревших свечах. Несмотря на все заботы последних
