26
Нормандия, 1149 год.
В апреле 1149 года Генрих Анжуйский предстал перед своими родителями в большом зале герцогского дворца в Руане.
— Я хочу пересечь пролив, чтобы меня посвятил в рыцари мой двоюродный дед, король Шотландии! — заявил он.
Именно этого требования Мод ожидала — и боялась — с того самого дня, когда Нормандии достигли слухи о том, будто Ренальф Честерский, снова примкнувший к сторонникам Мод, объединил силы с королем Давидом Шотландским в борьбе против Стефана. Она знала, что Генрих наверняка найдет какой-нибудь повод, чтобы отправиться в Англию. Знала она и то, что его истинным намерением было вмешаться в войну. Посвящение же в рыцари являлось серьезным доводом, против которого трудно было сказать.
— Ты еще очень молод, — напомнила она ему, просто для того, чтобы хоть что-нибудь возразить.
— Шестнадцать лет — не самый юный возраст для посвящения в рыцари. Последние два года я провел в военных походах с отцом по всей Нормандии и Анжу. Я — мужчина. Я достоин рыцарской чести.
— Конечно, достоин, — со вздохом согласилась Мод. — Что ж, хорошо. Если ты так решил, поезжай, но, как только тебя посвятят в рыцари, немедленно возвращайся в Нормандию. Пока ты будешь на английской земле, не допускай, чтобы тебя узнали, — иначе ты навлечешь на нас беду.
— Я все понял, — ответил Генрих с такой старательной покорностью, что Мод ни на мгновение не усомнилась в его истинных намерениях.
— Ты не дурак и не станешь еще раз попытаться завоевать Англию, — сказал Жоффруа. — Это слишком опасно. Сторонники твоей матери считают, что время для решительных действий еще не пришло. В любом случае, я не могу дать тебе много людей. С тобой отправится лишь небольшой эскорт, вполне достаточный, если ты хочешь только посвящения в рыцари.
— Это справедливо, милорд. — Генрих церемонно поклонился графу Жоффруа.
Когда Генрих поцеловал мать в щеку, Мод едва сдержалась, чтобы не вцепиться в него. Она прекрасно знала, что сын не послушает ее совета и все сделает по-своему. В конце концов, Генрих был сыном своего отца — и ее сыном. К добру или к несчастью, и Мод, и Стефан всегда шли к намеченной цели, невзирая на все препятствия. Она явственно услышала, как в мозгу прозвучали слова Олдит: «Далеко ли падает яблочко от яблони».
— Побереги себя, сынок, — прошептала она. Глядя, как Генрих выходит из зала, она отчаянно молилась про себя, чтобы он не встретился с войсками Стефана. Стоило ей лишь представить, как сын сталкивается с отцом на поле битвы, как душа замирала от ужаса. И все же Мод понимала, что рано или поздно это произойдет, если она хочет вернуть себе корону.
Отбросив эту невыносимую мысль, Мод уединилась в своей комнате и села писать пространное послание Брайану Фитцкаунту, до сих пор удерживающему свои позиции в Уоллингфорде, с просьбой присмотреть за Генрихом. Больше она ничем не могла помочь своему сыну.
* * *
Шесть недель спустя один из монахов ее дяди Давида написал Мод письмо от имени своего господина, извещая графиню Анжуйскую о том, что 22 мая, на богослужении в праздник Пятидесятницы, король Шотландии посвятил в рыцари своего внучатого племянника. Слезы радости навернулись на глаза Мод. Она представила себе Генриха в ритуальной пурпурной мантии и шитой золотом тунике, держащего в одной руке свой щит с золотыми львами, а в другой — ясеневое копье; словно наяву увидела сына в окружении длинноволосых и суровых шотландских лордов; увидела, как Генрих почтительно преклоняет колени перед двоюродным дедом, чтобы принять удар мечом по плечу, который сделает его рыцарем. Теперь, почувствовав себя непобедимым героем, Генрих наверняка сочтет поражение Стефана решенным, а Англию — уже склонившейся к его ногам. Сердце ее заныло при мыслях о юношеском безрассудстве сына.
Вскоре после этого, как Мод и опасалась, до нее дошли известия, что Генрих уговорил двоюродного деда и графа Ренальфа напасть на Англию с севера. Они дошли до самого Йорка, где, встретившись с превосходящими силами Стефана, были вынуждены перейти в отступление, к большому недовольству Генриха.
В декабре пришло письмо от Брайана Фитцкаунта. Он сообщал Мод, что ее сын, несмотря на преследования принца Эвстейка, сумел добраться до Бристоля целым и невредимым. Там Генриха радушно принял его кузен, Вильгельм Глостерский, которого новоиспеченный рыцарь убедил отправиться на юг Англии и напасть там на сторонников Стефана. К этому времени, продолжал Брайан, Генрих уже добился некоторых успехов в Девоне и Дорсете. А у Бридфорта даже вынудил оруженосца Стефана искать убежища в своем замке.
— Только послушайте, — сказала Мод со слезами на глазах, читая Жоффруа письмо Брайана. — «В конце концов я уговорил его возвратиться в Нормандию и встретить Новый год в Руане. Не будьте слишком суровы к Генриху, когда он вернется домой. Хотя у него пока не было надежды на окончательную победу над Стефаном, мальчик уже успел покрыть себя громкой славой. Генриха посвятил в рыцари великий монарх; он успешно выиграл несколько мелких сражений, избежал плена и привлек к нашему делу много новых сторонников. Англия не скоро забудет юного анжуйского льва».
* * *
Нормандия, 1150 год.
В январе нового, 1150 года Мод сидела в старинном кресле, принадлежавшем герцогам Нормандским с незапамятных времен. Рядом с ней стоял Жоффруа. Генрих, окрыленный недавними победами, бодрым шагом вошел в герцогский дворец и поднялся по ступеням.
— Несмотря на то, что я считаю тебя непослушным и глупым упрямцем, — сурово глядя на него, произнес Жоффруа Анжуйский, — нельзя отрицать, что ты оказался хорошим военачальником и отважным воином. — Холодное, красивое лицо графа на мгновение осветила горделивая улыбка.
Генрих увидел, что мать тоже улыбнулась.
— Поэтому, — тихо проговорила Мод, — я согласилась отказаться от претензий на герцогскую корону Нормандии. — Помолчав немного, она продолжила: — Отказаться в твою пользу, сынок. Как только ты принесешь присягу вассала своему сеньору, королю Франции, ты станешь герцогом Нормандским. — В уголке ее глаза блеснула слезинка.
К изумлению Генриха, Жоффруа коснулся плеча жены — невероятный жест для надменного графа! Генрих почтительно поклонился отцу и упал на одно колено перед матерью. Он поднес к губам ее руку и со страстным обожанием поцеловал изящные, унизанные перстнями пальцы, от переполнивших его чувств почти утратив дар речи.
— Я оправдаю ваше доверие, мадам, — наконец произнес он. — Клянусь головой моего прапрадеда, великого Завоевателя; клянусь головой моего деда Генриха! Я не посрамлю великой чести, которой вы меня удостоили!
