Вопросы Бориса в основном касались не веры, а поведения. Например, он спрашивал папу, правы ли были византийцы, запрещая болгарам принимать баню по средам и пятницам, причащаться, сняв свои ремни, и есть мясо животных, убитых евнухами? Действительно ли было их запрещение мирянам проводить общественные моления о дожде, осенять крестным знамением стол перед трапезой и требование, чтобы народ стоял в храмах с руками, скрещенными на груди? Папа – как, по всей видимости, и ожидал Борис, которому мало понравился строгий ритуализм византийцев, – ответил на все эти вопросы отрицательно, показав, что латиняне, увлекавшиеся ритуализмом не менее византийцев, все же готовы были проявить в этих вопросах определенную гибкость.
Борис задал папе и вопросы, связанные с церковными претензиями византийцев. Вопросом о том, сколько всего существует патриархов, он наверняка хотел выяснить мнение папы насчет теории пентархии, а вопросом, который из них следует по старшинству после римского епископа, – узнать, как папа относится к претензиям Константинополя на это место. Ответ Николая показал, что он не слишком считался с позицией византийцев: он признал, что всего существует пять патриархатов, но с жаром отказался оттого, что Константинополь может считаться вторым из них. Папа объявил, что, хотя этот город и провозгласил себя "Новым Римом", он не был апостольской кафедрой и вообще считается патриархатом исключительно по политическим причинам. Однако намек Бориса на то, что ему хотелось бы получить своего патриарха, был вежливо, но весьма твердо пресечен папой: пока ему придется довольствоваться епископом, а будущее будет зависеть от отчетов, которые папские легаты будут посылать из Болгарии.
Другая часть вопросов Бориса свидетельствует о неизбежном конфликте, который был вызван, с одной стороны, наложением христианской этики на языческие народные обычаи, а с другой – столкновением пришедшей с христианством высокой византийской цивилизации и примитивной культуры молодого народа. Например, он спрашивает о количестве постных дней в году, о том, во сколько часов можно приступать к завтраку в скоромные дни, позволена ли половая близость в воскресенье, можно ли ежедневно причащаться Великим постом, каких животных и птиц позволено есть христианину, нужно ли женщине покрывать голову в церкви и позволяется ли работать по воскресеньям и великим праздникам.
Болгарский правящий класс задавался также вопросом, насколько сочетается христианская этика с традициями их милитаризированного общества, в котором главной ценностью считались воинские доблести и успех на поле боя. Что делать, спрашивает Борис, если война придется на время Великого поста или если враг напал на вас во время, отведенное для молитвы? Как во время осады военного лагеря солдаты могут исполнять свои христианские обязанности?
Еще более острым вопросом было внутреннее противоречие между христианским призывом к любви и милосердию и обязанностью правителя наказывать преступников и дезертиров. Нужно ли в таком случае, спрашивал Борис, прощать убийц, воров и прелюбодеев? Возможно ли вести допрос без применения пыток? Можно ли предоставлять преступникам убежище в церквах? Как относиться к изменникам и трусам, бежавшим с поля боя? Какая может быть альтернатива смертной казни для пограничников, пропустивших беглецов через рубеж, или для солдата, не приведшего перед битвой свои оружие и лошадь в надлежащее состояние? Эти конкретные ситуации завершаются главным фундаментальным вопросом, который Борис ставит перед папой: насколько совместимо с христианской этикой само существование криминального законодательства с его системой наказаний?
Вряд ли ответы папы Николая на эту группу вопросов, в которых он весьма благоразумно советовал Борису смягчать справедливость милосердием, коренным образом отличались от ответов византийского духовенства.
Борис также задавался вопросом, как ему относиться к религиозным диссидентам. Его предки преследовали христиан в своем царстве. Но теперь ситуация переменилась: нужно ли ему казнить идолопоклонников? Или насильно заставлять их принимать христианство? Папа ответил, что следует пытаться убедить язычников миром, но, если это не удается, прервать все социальные контакты с ними. Несомненно, патриарх Фотий ответил бы точно так же, если бы Борис спросил его об этом.
Еще Борис хотел знать, как ему вести внешнюю политику. Как правильно заключать межгосударственные договоры о дружбе и сотрудничестве? Что делать, если христианское государство нарушает официальный договор с Болгарией? Может ли христианское царство подписывать договор с языческим соседом? Ответы папы на эти вопросы выказывают некоторое затруднение: природа межгосударственных договоров зависит от обычаев подписывающих их государств; в сложных случаях нужно советоваться с церковными властями; договоры с языческими государствами возможны, если христианская сторона искренне пытается обратить в истинную веру своего языческого союзника.
Последняя группа вопросов касалась различных национальных обычаев, к которым болгары были весьма сильно привязаны. Очевидно, византийские миссионеры относились к большинству из них резко отрицательно, и Борис надеялся, что папа проявит большую снисходительность. Некоторые из них касались военного ритуала: использование конского хвоста в виде штандарта, испрашивание совета гадальщиков, напущение чар на врага и исполнение церемониальных песен и ритуальных танцев перед боем, принятие присяги на мече. Другие вопросы касались возможности использования амулетов и магических камней. Так как в болгарском язычестве был очень силен культ предков, Бориса весьма интересовали ритуалы, связанные с усопшими. Похоже, ответы папы на эти вопросы были столь же бескомпромиссными, как и ответы греческих миссионеров. Все языческие обычаи были объявлены несовместимыми с христианством и запрещались. Запрещались также молитвы за усопших родителей, если они скончались, будучи язычниками.
Но с другой стороны, папа проявил большую гибкость, чем византийцы, в диетарных вопросах. Он не возражал против поедания болгарами животных и птиц, которые были убиты без пролития крови, и не видел ничего дурного в обычае болгарского правителя вкушать пищу отдельно, за высоким столом. Папа заявил, что болгары могут одеваться как им угодно и носить штаны, если им это нравится.
Подводя итог, можно сказать следующее: в 866 г. Борис, уйдя из-под византийской юрисдикции и признав над собой власть Рима, рассчитывал решить две главные проблемы, вставшие перед его страной после принятия ею христианства: первая была в упрочении единства народа и его военной мощи, а вторая – в сохранении политической и культурной независимости страны от Византии. Оба эти пожелания были выражены в просьбах, обращенных к папе. Борис просил прислать ему кодекс гражданских законов, свод канонического права, богослужебные книги и автономного (в сегодняшней терминологии – автокефального) патриарха.
Несомненно, что по меньшей мере весь следующий год Борис оставался при убеждении, что он выторговал у папы куда более приемлемые условия, чем те, которые он получил бы в Византии. Он принес клятву верности престолу св. Петра, с торжеством принял папскую миссию, которая прибыла в Болгарию в конце 866 г., и изгнал из страны все греческое духовенство, на смену которому прибыли франки, начавшие бурную миссионерскую деятельность. Так болгары, а вслед за ними и византийцы напрямую столкнулись со многими особенностями западных церквей. Византии лишь оставалось наблюдать, как ее славянский сосед открывает двери римскому (а следовательно, и франкскому) влиянию почти в самом сердце Империи.
4. Однако византийские власти скоро оправились от этого удара. Их реакция была весьма жесткой. Следующей весной патриарх Фотий направил главам остальных восточных церквей окружное послание, в основном посвященное последним событиям в Болгарии. Рассказав об обращении страны, когда этот варварский народ "отрекся от своих первобытных демонов и оргий", св. Фотий поведал об их почти немедленном отступничестве. Он называет работающих в стране латинских миссионеров "нечестивыми и гнусными" людьми, восставшими из тьмы Запада, и сравнивает их с громом и молнией, с безжалостным градом и с диким вепрем, в ярости вытаптывающим виноградник Господень. Затем св. Фотий перечисляет постыдные обычаи и лжеучения, навязываемые злокозненными латинянами несчастным болгарам: пост по субботам и сокращение Великого поста на неделю, осуждение женатых священников и убеждение в том, что только епископ может совершать таинство миропомазания, а миропомазание, совершенное священником, недействительно (на этом основании франки перемиропомазывали крещеных болгар). Св. Фотий напоминает патриархам, что "даже малейшее отступление от преданий приводит к полному презрению к догматам". Но он отметил и более серьезное отклонение латинян от истины: франкские миссионеры в Болгарии вводили догмат двойного исхождения Св. Духа (filioque), что было уже несомненной ересью. Св. Фотий заверил восточных патриархов, что он сделает все возможное, дабы вернуть Болгарскую Церковь в Православие, и попросил их прислать своих представителей на Константинопольский собор, задачей которого будет осуждение заблуждений латинян.
