Выгода смертью жены обернулась, любовь чуть его самого к смерти не привела. А третий раз как? Снова ведь получается – не для себя, для государства. Надобно будет жену подобрать здоровую, чтобы наследников родила… тьфу ты, ровно о корове думает.
Самому противно становится.
И Марфа эта, с глазами ее коровьими… Понятно, не виновата боярышня, что государь впервые это почувствовал. Не умом понял, а шкурой ощутил.
И никто не виноват, а просто – противно.
Чувствуешь себя то ли едоком привередливым, то ли поросенком на блюде. С яблоком во рту. Ага, Евиным яблочком, с той самой яблоньки, со змеей на шее заодно. А жениться придется.
И родня жены еще давить начнет.
Борис едва не взвыл от злости да ярости. А потом рукой махнул.
Как будет, так и будет, у него сегодня еще дела посерьезнее. Развернулся да и к себе пошел.
И ведать не ведал, что за ним наблюдали внимательно и выводы сделали. Хотя и не те, которые надобны.
* * *
Михайла сидел в трактире.
Не просто так себе этот трактир, он рядом с подворьем бояр Ижорских.
И стоит у его ноги кувшинчик с земляным маслом. Хороший такой кувшинчик, увесистый.
По размышлении здравому понял Михайла, что и одному ограбить Ижорских можно, только головой думать надобно. Когда просто пойдет он, в окно влезет… риск велик.
А как загорится подворье?
Не случится ли так, что побежит боярин кубышку свою доставать? Из огня выносить?
Михайла б побежал, вот и боярин поскачет. А там уж дело несложное, проследить да перехватить. Справится Михайла, чего там не справиться. А вот как пожар обеспечить? Кто другой не задумался бы, а Михайла знал. В ватаге он и с пиратом одним познакомился, тот по Ладоге ходил ранее, а потом, как корабль их потопили, сбежать умудрился. До леса добрался да к татям прибился. А что он умеет-то, когда пират? Только людей резать.
В ватаге пригодились его умения сполна, а Михайла еще и рассказов его наслушался. Знал, как поступить. Зима там не зима – пожару быть! На то ему земляное масло и надобно.
Дрянь такая, редкостная.
Вязкая, тягучая, горит даже на воде, туши не туши – только хуже будет. Растечется, руки обожжет, гореть долго будет, ее песком забрасывать надобно, да где уж тут песок взять? Зимой-то?
Ладно еще летом, там хоть кто-то пошевелится. А зимой кому, да к чему песок запасать? Разве что пару лопат, дорожки посыпать у дома.
Михайла прямо уверен был, сначала пожар будут снегом тушить, он как раз растечется, расползется, может, и еще куда перекинется… да это тоже не его дело. Царские палаты не сгорят, остальное его не волнует. Пусть хоть вся Ладога палом пойдет, у Михайлы своя забота.
Вот как стемнеет, так и пойдет он поджигать. Зима же, смеркается рано, хоть и на весну уже повернуло, а все одно – и ложатся люди рано, свечи берегут. Так что… часика два посидит – и ладно будет. Бог даст, к утру Михайла куда как побогаче станет.
И Михайла нежно коснулся под столом пузатенького глиняного бока кувшина.
* * *
В этот раз Бориса и ждать не пришлось: не успело стемнеть за окошком, скрипнула потайная дверца.
Устя кружево отодвинула в сторону, любимому поклонилась:
– Доброго вечера, Боря.
– И тебе здравствовать, Устёна. Прости, что не приходил, занят был.
Устя только рукой повела.
– Не обижаюсь я, что ты! И не думала даже! Что царица?
– У себя она. Я распорядился ей вещи собрать, в монастырь она поедет.
– А когда?
– Вот через пару дней и поедет. Еще погуляем по ходам тайным?
Устя кивнула:
– Погуляем, конечно. Боря, поговорить с тобой хочу серьезно. Скажи, что ты об Утятьевых знаешь?
– То же, что и все, может, чуть больше. Да кажется мне, тебя не это волнует, не имения, не налоги, не торговля их?
Устя скрывать не стала:
– Не это. Боря, во мне кровь волховская есть. А в Утятьевых? Ничего такого не замечено было?
Царь как стоял, так рот и открыл.
– Утятьевы? Нет, не замечал. А ты сама не почуешь?
– Когда б в Анфисе или ком из ее родных кровь проснулась – то дело другое, я бы почуяла. А пока кровь молчит, ничем она от обычного человека отличаться не будет. Может красивее быть, болезнь ее стороной обойдет, удачи чуточку больше будет – где ж такое увидеть?
– Красота – да. Ну так у нас красивых баб хватает, чай, не Джерман какой, там-то ежели баба краше лошади, так сразу и ведьма. Везение? Не знаю.
– А давно ли за уток титулами да поместьями жаловали?
– За уток – не обязательно, да случай – он разный бывает. К примеру, государь к жене тогдашнего Утятьева похаживал. Али к дочери его? Может быть?
– Может. А все же я б проверила.
– А как?
– В рощу бы нам съездить, к Добряне. Она из Беркутовых, они всегда Живе служили, себя не жалея. Может, она чего и знает?
– Сегодня не получится. Постараюсь на днях это устроить, мы пешком не дойдем, кони нужны.
Устя подумала, что она как раз ножками и бежала, но… верхом всяко лучше. И быстрее.
Подождет она.
Опять же, она-то по осени шла, а сейчас, по снегу глубокому, да без дорог… нет, не обернуться за несколько часов, тут и мечтать не стоит.
– А с государыней Мариной поговорить можно? Боря?
– О чем, Устёна?
– О важном спросить хочу, государь.
– Устя!
– Прости, а только и правда – поговорить мне с ней надобно. До того, как отошлешь ты ее.
– Хорошо, хочешь поговорить – пойдем, провожу я тебя. Но я с тобой пойду.
– Не будет она при тебе откровенна. Уж прости, а только и сил, и времени больше потребуется, чтобы разговорить ее, к чему нам их зря тратить?
– Тогда просто послушаю.
– Через глазок потаенный? Хорошо, Боря. Мне от тебя таить нечего, а вот ей… только не вмешивайся, даже когда что-то страшное или странное услышишь. Не вмешивайся, умоляю!
– Хорошо, Устёна. Хочешь – прямо сейчас пойдем?
– Хочу, Боря. Нет, не хочу, а надобно.
* * *
Платон Раенский к Любаве нередко захаживал, никто и не удивился. Родня, чай.
Вот и сейчас пришел, поклонился по-родственному, шубу расстегнул. Царица уже в постели лежала, на локте приподнялась, удивилась:
– Платоша? Случилось чего?
– Поделиться хотел, Любавушка. А там, может, ты чего придумаешь, может, чего подскажешь.
– Чем поделиться?
Любава дождалась, пока дверь закроется, а Платон
