революции.
Но наиболее полно и постоянно при историческом анализе Троцкий использовал феномен термидора. Пришествие сталинизма Троцкий расценил как проявление термидорианской закономерности, когда подлинно революционные силы теряют бдительность и на благодатной почве перемен вырастает новый привилегированный слой. Когда праздник революции кончается, отмечал он, начинаются серые, холодные и голодные будни. Не все в состоянии тогда понять, что «нужда – не результат революции, а лишь ступень к лучшему будущему». Но эти будни всегда, горько замечает Троцкий, остужают дух революции. Здесь – один из истоков термидора.
Проводя исторические аналоги и рассматривая различия между французским и советским термидором, историк ищет внутренние закономерности этого исторического процесса, «французский термидор, начатый якобинцами левого крыла, в конце концов превратился в реакцию против якобинцев в целом. Имя террористов, монтаньяров, якобинцев стало поносным. В провинции срубали деревья свободы и попирали ногами трехцветную кокарду…» В России многое было иначе. «Тоталитарная партия включала в себя все элементы, необходимые для реакции, мобилизовывала их под официальным знаменем революции. Партия не терпела никакой конкуренции даже в борьбе со своими врагами. Борьба проив троцкистов не превратилась в борьбу против большевиков, потому что партия поглотила эту борьбу целиком, поставила ей известные пределы и вела ее якобы от имени большевизма»{1163}.
Троцкий неоднократно возвращается к выяснению соотношения «лидеры – партия – класс – масса». Он фактически утверждает, что в этой системе баланс бывает редко. Задача лидеров – не оторваться от массы. Для решения этой задачи есть партия, рекрутируемая из пролетарского класса. Но когда удается партию заменить аппаратом, считает историк, лидер становится цезарем, а масса – бесформенным объектом для манипулирования.
Троцкий-историк чрезвычайно полемичен. Это, впрочем, традиция русских революционеров. Враги Октября у Троцкого изображены рельефно, ярко, но, как правило, уничижительно. Будь ли это Романов, Керенский или Прокопович с Авксентьевым, Троцкий одинаково щедр на фаски и оттенки, чтобы силуэт на историческом фоне стал отчетливым и определенным. Нередко Троцкий в своей критике беспощаден не только к врагам, но и людям из своего лагеря. Так, прочитав статью военного теоретика Ф. Гершельмана «Возможна ли война в будущем», Троцкий решил ответить публично. Но само название статьи-ответа оскорбительно: «Глубокомысленное пустословие». Критическая часть статьи безапелляционна: «Автор начинает, как и полагается стародуму от печки, т. е. от беспомощного в исторических вопросах схоласта Леера (кстати, одного из крупных и оригинальных военных теоретиков России начала века, автора книги «Обзор войн России от Петра Великого до наших дней», многочисленных трудов по стратегии и военной истории. – Д. В.), извлекая у него в качестве большой посылки пошлейшую банальность насчет того, что «борьба лежит в основании всего живущего». Высказывая в статье интересные мысли, Троцкий походя «изничижает» попавшегося ему под руку, то бишь перо, Гершельмана{1164}. Разносная, грубая критика была стилем лидеров большевистской революции. Так критиковал Ленин, Сталин, другие вожди после революции. Они знали: так же ответить им оппоненты не могут, ибо их сразу же обвинят в контрреволюции. Чувство непогрешимости и безнаказанности приходит с бесконтрольной властью.
Иногда эта критика у Троцкого более тонка. Например, говоря о роли Мартова на II съезде Советов, Троцкий называет его «Гамлетом демократического социализма». «…Мартов делал шаг вперед, когда революция откатывала, как в июле; теперь, когда революция готовилась совершить львиный скачок, Мартов отступал. Уход правых лишил его возможности парламентского маневрирования… Он спешил покинуть съезд, чтоб оторваться от восстания»{1165}. Политические оценки Троцкого всегда рельефно-определенны, но часто оскорбительны. Для него Мартов, Суханов, Абрамович, любой другой политический оппонент – лишь один из «артистов» исторической сцены, на которой каждый играет свою роль. И он – тоже.
Говоря о вождях революции, Троцкий, естественно, очень много пишет о Ленине. Нельзя не отметить интеллектуального изящества и психологической тонкости историка в описании бесспорного вождя. Но… закрывая книгу о русской революции, начинаешь чувствовать, что культовая апологетика, против которой вроде бы выступали и Ленин, и Троцкий, рождалась и благодаря усилиям последнего. Трудно поверить, что Ленин-человек обладал «исключительно» позитивными качествами. Троцкий, до революции не скупившийся на обидные эпитеты, после Октября придерживался совсем другой тональности – превосходной.
Николай Владиславович Вольский (Валентинов), близко познакомившийся с Лениным еще в 1904 году, отмечает: «Понять до конца Ленина – далеко не простая вещь. Он гораздо сложнее, противоречивее, чем это видно из биографий его хулителей, и тем более его казенных хвалителей»{1166}. Может быть, отношения Троцкого с Лениным не были так близки, как писал об этом сам Троцкий, ибо он видел лидера революции только с одной стороны? Как свидетельствовал тот же Валентинов, Ленин «в течение своей жизни… был в хороших отношениях по меньшей мере с сотней лиц, но только с двумя – с Мартовым и Кржижановским – на очень короткое время был на «ты»{1167}. Может быть, поэтому Троцкий видел Ленина только со стороны, освещенной солнцем истории? Не думаю. Троцкий давно поставил себя рядом (хотя и чуть ниже) с Лениным. В борьбе со Сталиным это была неплохая позиция. Для следа в истории – тоже. Но Троцкий не учел, что Ленин также был достаточно честолюбив, но умел скрывать это. Он ценил в людях прежде всего способность разделять его взгляды и материализовывать их. Анжелика Балабанова, давно знавшая Ленина и бывшая в свое время одним из руководителей циммервальдского движения, а затем (в 1919 г.) секретарем Коминтерна, написала примечательные строки в своей, малоизвестной в России, книге «Впечатления о Ленине»: «Ленину нужны были соучастники, а не соратники. Верность означала для него абсолютную уверенность в том, что человек выполнит все приказы, даже те, которые находятся в противоречии с человеческой совестью»{1168}.
Но не это главное. Троцкий не видел многих генетических пороков большевизма, ярким выразителем которых был сам Ленин. Апологетика диктатуры пролетариата, абсолютизация роли классовой борьбы, убежденность в изначальной ущербности социал-демократии и многое, многое другое, воспринимались Троцким как постулаты божественного учения. Троцкий убежден, что без Ленина Октябрьская революция не могла бы свершиться. Поэтому Ленин изображается Троцким не просто мессией, но и лицом, несущим ответственность перед историей за этот акт революционного спазма.
Мне представляется, что в своих исторических сочинениях Троцкий так высоко оценивает Ленина не только в силу реальных качеств этого революционера. Поднимая Ленина до апологетических высот, Троцкий незаметно вслед за ним поднимает на исторический пьедестал и самого себя. Ведь он же был вторым человеком в революции и Гражданской войне! Ну и, конечно, апологетика Ленина была средством политической, идейной борьбы Троцкого с новым лидером партии и государства. Поэтому Троцкий особенно непримирим, когда советская печать пыталась усадить Сталина рядом с Лениным.
5 августа 1935 года «Правда» поместила статью, посвященную 40-й годовщине со дня смерти Энгельса. На эту публикацию Троцкий откликнулся статьей «Как они пишут историю и биографию». Приводя слова Д. Заславского об Энгельсе: «Замечательная, достойная изучения дружба Маркса – Энгельса не случайно повторилась в замечательном содружестве, великой дружбе Ленина – Сталина», Троцкий тут же убийственно резюмирует, используя слова бессмертного русского сатирика по адресу автора статьи в московской газете: «После этого садится, сукин сын, на корточки и ждет поощрения»{1169}.
Троцкий был не только историком революции, но в известном смысле и военным историком. По его инициативе, в 1923–1924 годах были изданы приказы, директивы, речи Председателя Реввоенсовета. Это, пятитомное издание имело общее название «Как сражалась революция». Еще в феврале 1920 года Троцкий направил циркулярное письмо начальнику Полевого штаба, Политуправлению Красной армии, Военно-исторической комиссии, в котором он писал: «Представляется безусловно необходимым в течение ближайших месяцев составить хотя бы краткую историю Красной Армии. Такая история необходима прежде всего для Западной Европы и Америки… Эта история должна стать источником многих поучений для других стран, вступивших или вступающих в революционную эпоху»{1170}. Здесь же Троцкий указывает, что в «Истории Красной Армии» должны быть отражены партизанский, добровольческий и регулярный периоды ее развития, роль комиссаров, особенности стратегии гражданской войны и другие вопросы.
В литературном наследии Троцкого Гражданская война занимает особое место. Например, семнадцатый том его сочинений целиком посвящен хронике, истории, анализу, описанию самых различных аспектов российской Вандеи. Выступая
