Тайный советник сказал дочери, взглянув на внучку:
— Кстати, я бы тебе посоветовал первое время не оставаться на ночь в вилле одним с вашим растяпой Редером. Я отдаю должное уму нашего жандармского офицера, но береженого бог бережет.
— Может быть, один из вас, господа?.. — спросила фрау фон Праквиц и посмотрела поочередно на Пагеля и на Штудмана.
Хотя Марофке настоятельно предостерегал Пагеля от всякой игры в сыщика, все же молодому человеку хотелось быть свободным в ближайшие ночи, чтобы немножко пошарить вокруг, прислушаться к разговорам — словом, пошире открыть глаза, как ему было сказано. Поэтому он, ни на кого не глядя, отвернулся к окну, хотя арестанты давно уже прошли и казарма для жнецов казалась пустым красным ящиком.
— Я готов спать с вами, — сказал Штудман и ужасно покраснел.
Старый тайный советник что-то пробурчал и тоже отвернулся к окну. У Пагеля, не спускавшего глаз с казармы, дрогнули плечи. Неприличие, допущенное человеком приличным, всегда особенно заметно. Когда такой безупречно корректный человек, как фон Штудман, что-нибудь ляпнет, всем делается за него очень неловко.
— Значит, решено. Спасибо, господин фон Штудман, — сказала фрау фон Праквиц своим спокойным, сочным голосом.
— Кучу денег ухлопаете, чтобы привести казарму для жнецов в прежний вид, — заявил тайный советник, все еще глядя в окно. — Все эти дурацкие решетки и засовы надо убрать, дверь прорезать — и попросил бы поскорей.
— А нельзя ли временно оставить здание в таком виде? — осторожно спросил Штудман. — Жалко разорять, а вдруг на будущий год придется все обратно в стены вделывать.
— На будущий год? Такая уборочная команда больше никогда в Нейлоэ работать не будет, — решительно заявил тайный советник. — Довольно с меня, Эва, страхов твоей матери. Пойти, пожалуй, ее проведать; то, что нагнали столько зеленых мундиров, верно, ее успокоило! Ну и переполох!.. А что теперь с вашим картофелем станется? Все время задаю себе этот вопрос.
Выпустив этот последний снаряд, тайный советник покинул контору. Ревнивый отец вполне отомстил и некстати покрасневшему Штудману, и на мгновение смутившейся дочери (хотя заметил это только он), и Пагелю, с подчеркнутым равнодушием глядевшему в окно.
— Верно, что станется с нашим картофелем? — спросила и фрау Эва и нерешительно посмотрела на Штудмана.
— Я думаю, тут больших затруднений не встретится, — поспешил заявить Штудман, обрадовавшись новой теме. — Безработица и голод растут. Если мы объявим в городе, что нам нужны люди для уборки картофеля, что платим мы не деньгами, а натурой, по десять — пятнадцать фунтов с центнера выкопанного картофеля, то желающие найдутся. Правда, нам придется каждое утро посылать в город две, три, четыре подводы, а вечером придется отвозить людей обратно — но это мы наладим.
— Хлопотно и дорого, — вздохнула хозяйка. — Ах, и чего эти арестанты…
— Все же дешевле, чем если мы заморозим картошку. Вам, Пагель, уж не удастся изображать из себя помещика и барина. Вы целый день не уйдете с поля: будете выдавать жетоны, за каждый центнер — жетон…
— Рад стараться, — покорно сказал Пагель и с раздражением подумал, что ему не придется открыть глаза и глядеть в оба.
— Завтра мне надо будет уехать, — продолжал фон Штудман. — Заодно я и это дело налажу. Дам объявление в местной газете, переговорю и на бирже труда.
— Вы собираетесь уезжать? — спросила фрау фон Праквиц. — Как раз сейчас, когда арестанты…
Ее это очень рассердило.
— Всего на один день во Франкфурт, — утешил Штудман. — Сегодня же у нас двадцать девятое.
Фрау фон Праквиц не поняла.
— Послезавтра нам платить аренду, сударыня! — выразительно сказал фон Штудман. — Я кое-что запродал, но теперь уже время не терпит, надо добывать деньги. Доллар стоит на ста шестидесяти миллионах марок, мы должны достать огромную сумму денег, во всяком случае огромную кучу бумаги…
— Ах, вечно эта аренда! Теперь, когда арестанты бегают здесь на свободе! — не выдержала фрау Эва. — Разве отец напоминал?
— Господин тайный советник ничего не говорил, но…
— Я убеждена, отец совсем не будет доволен, если вы уедете как раз сейчас. Вы ведь взялись, так сказать, охранять нас… — Она улыбнулась.
— Я бы вернулся к вечеру. Мне кажется, за аренду надо внести деньги минута в минуту. Для меня это дело чести…
— Но, господин фон Штудман! Папа же ничего не потеряет, если получит деньги через неделю по тому курсу, который будет тогда. Я поговорю с папой…
— Не думаю, что ваш папаша захочет разговаривать на эту тему. Вы только что слышали, он требует немедленно привести в прежний вид рабочую казарму.
— Каждую минуту может столько всего случиться! Право же, господин фон Штудман, не оставляйте меня здесь одну как раз сейчас… У меня так неспокойно на душе… — уже не говорила, а просила фрау фон Праквиц.
— Сударыня, — сказал Штудман почти в смущении. Минутку он поглядел на молча смотревшего в окно Пагеля, но тут же забыл о нем. — Я бы так охотно согласился, но, поймите же, мне очень не хотелось бы просить господина тайного советника об отсрочке арендной платы. Это для меня действительно дело чести. Праквиц передал мне хозяйство, я перед ним отвечаю. Мы можем уплатить, я все тщательно взвесил, для меня это значило бы опозориться. В делах надо быть точным, пунктуальным…
— Опозориться!.. Надо быть точным!.. — сердито воскликнула фрау фон Праквиц. — Говорю вам, отцу безразлично, когда мы заплатим, — и тише: Раз мужа здесь нет. Для него ведь главное вывести из терпения мужа. Говорю вам, как только я подумаю, что я целую ночь одна в доме с Вайо и глупыми служанками и с еще более глупым Редером… До ближайшего деревенского дома пятьсот метров… Ах, да не только это! — воскликнула она вдруг сердито, раздраженно, удивленная тем, что узнала совсем другого Штудмана, что всерьез столкнулась с обратной стороной педантичности и надежности. — У меня неспокойно на душе, и мне бы не хотелось быть совсем одной эти дни…
— Но вам, право же, нечего бояться, сударыня, — сказал Штудман с той мягкой настойчивостью, от которой человеку взволнованному впору взбеситься. — Жандармский офицер тоже полагает, что сбежавшие арестанты ушли из здешних мест. А договор остается договором, особенно между родственниками. Тут надо быть пунктуальным, я в конце концов лично за это отвечаю. Праквиц с полным правом упрекнет меня…
— Господин ротмистр! — сказал Пагель вполголоса, все еще стоя у окна. Вот он как раз въезжает во двор!
— Кто? — спросил Штудман оторопев.
— Муж? — воскликнула фрау фон Праквиц. — А я-то думаю, он как раз охотится за пятисотым кроликом.
— Не может быть! — сказал фон Штудман, хотя уже видел, что ротмистр выходит из автомобиля.
— С утра у меня сегодня неспокойно на душе… — заметила фрау фон Праквиц.
— Так я и думал! — сказал ротмистр, входя в контору, и с сияющим видом пожал руку всем троим, еще не оправившимся от изумления. — Опять собрался генеральный совет для обсуждения абсолютно неразрешимых вопросов, которые все в конечном счете разрешит мой друг Штудман! Замечательно! В точности как я предполагал, все по-старому. Штудман, прошу тебя, не делай кислой мины. Я должен тебе передать от твоего все еще незнакомого друга Шрека, что ты по-прежнему для него незаменим. От меня проку мало, — только кроликов стрелять могу. Но, дети мои, скажите, чего ради столько зеленых мундиров в Нейлоэ? Мне попался целый отряд, двинулись в лес. Уж не собрался ли мой дорогой тесть переловить браконьеров? Да, сегодня утром я видел на вокзале во Франкфурте беднягу Книбуша, он совсем подавлен, сегодня слушается беймеровское дело… О старичке, видно, тоже никто из вас не позаботился, включая и моего уважаемого тестя. От этой неприятности Книбуша можно было бы уберечь! Теперь я опять возьмусь за хозяйство! Ну, а жандармы? У вас арестанты сбежали? Уборочная команда отозвана?
Ротмистр расхохотался от всей души, он сел на стул, и чем больше он смотрел на удивленные и смущенные лица присутствующих, тем больше хохотал.
— Но, дети мои, дети мои, ради этого не стоило меня выпроваживать, такие глупости я бы и сам натворил! Замечательно! Теща-то, должно быть, опять скулит! А господин Пагель не принимает участия в облаве? Ну, Пагель, был бы я вашим начальством, я бы вас моментально отправил. Это дело чести, хоть кто-нибудь из имения должен принять участие. Не то скажут, что мы перетрусили…
— Слушаюсь, господин ротмистр! — сказал Пагель. — Иду. — И он вышел.
— Ну вот! — воскликнул ротмистр сияя. — Выставил! Нечего молодому парню стенку подпирать, в конце концов его здесь кормят, жалованье платят. Так, дети мои, а теперь выкладывайте все, что у вас на душе. Вы и представить себе не можете, как я посвежел, отдохнул, окреп. Каждый день сосновая ванна и десять часов сна — эта освежает! Ну, Штудман, выкладывай самое худшее: как арендная плата?
