— Какие женщины? — спросил, недоумевая, Пагель.
— Какие женщины, Пагель? Все женщины. То есть я, конечно, не имею в виду всех женщин без исключения. Но всюду найдутся женщины подобного сорта, падкие на моих ребят, как многие мужчины на дичь, когда она начнет подванивать. Они соображают, что такой нагулявший силы арестант лучше другого мужчины, он в известном роде более изощрен, ну, да вы меня понимаете. И такие женщины пойдут на все, только бы заполучить к себе в постель арестанта; что это освобождение заключенного, о том они не думают, о том они и не слыхали…
— Но, господин Марофке! — опять запротестовал Пагель, — такие женщины, может быть, и бывают в Берлине, но ведь не у нас же, в деревне!
— Почем вы знаете, юноша, — сказал Марофке с видом бесконечного превосходства, — какие здесь творятся дела и какие здесь есть женщины? Нет, молодой человек, вы славный парень, здесь только вы один и держали себя со мной прилично, но вы еще щенок! Вы думаете: это он так, страху нагоняет, не так страшен черт, как его малюют. Но, молодой человек, молодой человек, сегодня утром вы должны были понять, что иногда черт еще страшней, чем его малюют!
Пагель скорчил кислую физиономию. Про такие физиономии обычно говорят: как у кошки во время грозы. Для Пагеля разразилась гроза, и очень неприятная.
— Я вам сегодня утром свои опасения выложил, — сказал со вздохом Марофке. — Большой помощи я от вас не ждал, Но я думал: теперь мой молодой человек все-таки разует глаза. А вы как раз и не разули. Железного креста вы бы на фронте не заработали… Ну, да уж ладно, я ведь понимаю, что у вас, молодой человек, на душе кошки скребут. Но теперь уж сделайте мне одолжение — все эти дни в самом деле держите глаза открытыми! Как бы жандармы ни пыжились, думаю, что моих пятерых гусар им не поймать. Вот бы вы и взялись за дело, и как бы прекрасно было, если бы через несколько дней вы написали тюремному начальству: все пятеро здесь, и Марофке научил нас, как их изловить… Что вы на это скажете?
— Охотно, господин старший надзиратель, — с готовностью отозвался Пагель. — Так, что же мне, по-вашему, следует делать?
— Голубчик, — сказал Марофке и вскочил со скамейки. — Что у вас уши ватой заткнуты? Что у вас смекалки нет? Я же вам все сказал! Откройте глаза, вот и все! Большего от вас и не требуется. Не надо играть в сыщика, не надо заглядывать во все уголки, даже хитрым быть не надо — только и надо, что глядеть в оба.
— Ну, хорошо, господин Марофке, — сказал Пагель и тоже встал. — Я посмотрю, что здесь можно сделать…
— Ну теперь вы в курсе! — быстро сказал Марофке. — Я уверен, у них есть сообщники в деревне, один или несколько, вероятно девушки, но это не обязательно. Пока здесь все полно полиции, они будут скрываться в лесу, в деревне, где-нибудь! Вы должны открыть глаза. А когда чуточку поуспокоится, через три-четыре денька, тут они, голубчики, уедут, как полагается, поездом и в партикулярном платье…
— Я буду следить, — обещал Пагель.
— Только вы уж на самом деле следите! — попросил Марофке. — Следить труднее, чем принято думать. И еще об одном надо помнить. О вещах, что на них…
— Ну? — удивился Пагель.
— Они ведь казенные! И каждый заключенный знает, что будет привлечен к ответственности за утайку, если присвоит хоть одну вещь. За недостающий галстук можно поплатиться полугодом тюрьмы. Поэтому, когда дают тягу такие бывалые парни, они всегда стараются как можно скорей вернуть вещи в тюрьму. Большей частью они присылают их почтой, тогда я дам вам знать. Но если здесь найдется хоть одна вещь, следите не хуже ищейки! Не думайте, что это я позабыл, я ничего не позабуду! Пускай это будет самый что ни на есть завалящий серый арестантский носок с красной каймой, все равно дело нечисто! Вы вообще-то знаете, какие у нас рубахи? А галстуки? Пойдемте, я вам покажу…
Но старшему надзирателю Марофке не удалось посвятить своего друга Пагеля в тайны тюремного белья. По улице — дзинь-дзинь-дзинь! — катили десять велосипедов, на девяти сидели девять тюремных надзирателей, все при оружии. Резиновые дубинки покачивались, по лицам струился пот. А впереди ехал толстый, мешковатый человек в толстом, мешковатом черном костюме, животом он почти лежал на руле; лицо у него было белое, жирное и строгое, с густыми темными бровями и белоснежной бородой.
Как только старший надзиратель увидел этого грозного бело-черного колосса, он так и впился в него глазами. Он позабыл обо всем окружающем, в том числе и о Пагеле, и, потрясенный, пробормотал: "Сам господин инспектор пожаловал!"
Пагель смотрел, как толстяк, пыхтя, слез с велосипеда, который услужливо поддержал один из надзирателей; инспектор отер пот с лица, не глядя на Марофке.
— Господин инспектор! — умоляюще сказал Марофке, все еще держа руку у козырька. — Честь имею доложить: уборочная команда номер пять Нейлоэ в составе одного старшего надзирателя, четырех надзирателей, сорока пяти арестантов…
— Где здесь контора имения, молодой человек? — спросил Слон, неприступный и холодный. — Будьте так любезны показать мне дорогу. А вас, Марофке, — инспектор не глядел на Марофке, он с интересом рассматривал стену казармы, на которой выделялся каменный крест чуть более светлого тона… — а вас, Марофке, попрошу запомнить, что больше вам докладывать не о чем. — Он все еще рассматривал стену и размышлял. Потом, неприступный, холодный, белый-белый, мешковатый и жирный, — сказал равнодушным тоном: Вы, Марофке, извольте сейчас же проверить башмаки арестованных, начищены ли они согласно предписанию, по правилам ли завязаны — двумя петлями, не узлом!
Один из почтительно дожидавшихся надзирателей насмешливо хихикнул.
Старший надзиратель Марофке, тщеславный толстопузик, побледнел, но отчеканил по-военному:
— Слушаюсь, господин инспектор! — и исчез за углом казармы.
Показывая инспектору дорогу, Пагель с горечью думал о бедном толстопузике, которого все лягали, несмотря на то, что он больше всех старался, сильнее всех беспокоился. Думал он и о том, что его, Пагеля, никто не упрекнул, что сейчас в конторе все ему улыбались, хотя он наделал кучу ошибок. Он давал себе слово действительно открыть глаза и, если только представится случай, реабилитировать Марофке. Но он понимал, как трудно человеку с такой комической наружностью добиться положения, несмотря на все его достоинства. Одних достоинств мало, гораздо важнее иметь достойную наружность.
— Вот это и есть контора? — ласково спросил инспектор. — Благодарю вас, молодой человек. Вы кто?
— Приятель господина Марофке, — отрезал Пагель.
Но толстяка не так-то легко было пронять.
— Я вас о профессии спрашиваю, — сказал он неизменно любезно.
— Ученик! — в ярости ответил Пагель.
— Ну вот, ну вот! — весь просиял толстяк. — Тогда вы с Марофке пара. Ученик! Ему тоже есть чему поучиться.
Он взялся за ручку двери, еще раз кивнул Пагелю и исчез.
А Вольфганг Пагель получил новый урок: нельзя давать волю своему гневу перед людьми, которых этот гнев радует.
7. ВОЗВРАЩЕНИЕ РОТМИСТРА
Полчаса спустя уборочная команда N_5 выступила из Нейлоэ, а еще четверть часа спустя и жандармы отправились прочесывать лес. Из окон конторы все четверо: тайный советник, обер-лейтенант, Пагель и фрау фон Праквиц наблюдали за выступлением; да, не так вступали гусары в Нейлоэ! Ни песен, ни веселых лиц, все шли понурившись, с ожесточенными лицами, волоча ноги, пыля. В этом глухом топоте было что-то безнадежное, какой-то недобрый ритм. "Этот мир нам ненавистен" — так прозвучало это для Вольфганга.
Несомненно заключенные думали о сбежавших товарищах по несчастью, их переполняла жгучая зависть, когда они думали, что те пятеро на свободе, живут в лесу, а они под вооруженным конвоем возвращаются к себе в каменные одиночки — они несут наказание за то, что те убежали. У них отнимают возможность смотреть на широкие поля, в смеющиеся девичьи лица, на зайца, вприпрыжку бегущего по борозде — их ждет желтовато-серая пустыня тюремных стен, и все из-за того, что те пятеро на воле.
Впереди колонны шел старший надзиратель Марофке: правой рукой он вел велосипед и левой рукой он вел велосипед — ему даже не доверили охраны арестантов. Позади колонны, грузный, черно-белый, насупив взъерошенные брови, тяжело передвигая слоновые ноги, шагал инспектор, совсем один, высоко подняв белое, заплывшее жиром, ко всему безучастное лицо. Во рту у него блестели белые крепкие зубы. На камне у края дороги стояла Вайо и смотрела на проходившую колонну. Пагеля рассердило, что она там стоит.
Тайный советник сказал дочери, взглянув на внучку:
— Кстати, я бы тебе посоветовал первое время не оставаться на ночь в вилле одним с вашим растяпой Редером. Я отдаю должное уму нашего жандармского офицера, но береженого бог бережет.
