Прообраз этого забавного совещания мы находим уже в средневековой литературе, а впоследствии оно было воспроизведено Мольером в его комедии «Брак поневоле». Можно ли держаться умней, нежели мудрый Пантагрюэль? Бывают удачные браки, бывают неудачные. Какой же тут дать совет?
— Погадаем по Вергилию и Гомеру, — предложил Пантагрюэль.
Мы уже знаем, что для этого надо было взять томик Гомера или Вергилия, трижды просунуть в него булавку, а затем прочитать в отмеченных стихах свою судьбу. Панург прибегнул к этому способу гадания. К несчастью, отмеченные таким образом стихи не сказали ему ничего вразумительного. Пантагрюэль посоветовал ему довериться снам.
— Во время сна душа преисполняется веселия и устремляется к своей отчизне, то есть на небо, — сказал добрый король. — Там душа вновь обретает отличительный знак своего первоначального божественного происхождения и, приобщившись к созерцанию этой бесконечной сферы, центр которой — повсюду, а окружность — нигде, сферы, где ничто не случается, ничто не проходит, ничто не гибнет, где все времена суть настоящие, отмечает не только те события, которые уже произошли в дольнем мире, но и события грядущие, и, принеся о них весть своему телу и через посредство чувств и телесных органов поведав о них тем, к кому она благосклонна, душа становится вещей и пророческой.
Нет нужды напоминать, что это известное определение бога, замечательное тем, что оно содержит в себе полное отрицание бытия божия, мы снова встречаем у Паскаля. Чтобы установить, кому оно принадлежит, нам следовало бы обратиться к александрийским философам, а может быть, даже к греческим эмпирикам. Это отняло бы у нас довольно много времени. Нам нельзя покидать Панурга.
Панург прибегнул к помощи снов, и ему приснилось, что он женат, что жена осыпала его ласками и приставляла к его лбу пару хорошеньких маленьких рожек. Еще ему приснилось, что он превратился в барабан, а его жена — в сову. Было ясно, что этот сон может иметь только одно верное толкование.
Пантагрюэль предложил посоветоваться с панзуйской сивиллой и тотчас же вместе с Эпистемоном и Панургом отправился в путь. За три дня они перенеслись из Утопии в Шинонский округ. Как же это так? Не скрою от вас истины, тем более что она принадлежит к числу приятных. А истина заключается в том, что Рабле забыл, что Пантагрюэль находится в Утопии, то есть в Северном Китае или где-то поблизости. Это выскочило у него из головы. Обворожительная рассеянность, забытье, еще более сладкое, чем забытье старца Гомера! У Сервантеса Санчо едет на том самом осле, которого он только что потерял, и, обливаясь слезами, ищет его. Рабле не помнит, на каком материке оставил он своих героев. О прелестная забывчивость, о пленительное легкомыслие гения! Ваш образованнейший, выдающийся книжник Поль Крусак, человек высоко авторитетный, с тонким вкусом, наверное, уже говорил вам об очаровательном легкомыслии автора «Дон Кихота».
Итак, наши друзья — в Панзу, близ Шинона. Тем лучше! Туреньская тишина мне несравненно милее чудес Утопии.
Дом сивиллы стоял на горе, под большим раскидистым каштаном. Путники проникли в хижину и возле очага заметили бедно одетую, беззубую, с гноящимися глазами, сгорбленную, сопливую старуху: она варила суп из недозрелой капусты, положив в него ошметок пожелтевшего сала и старый саворадос. Старый саворадос — это, к вашему сведению, мозговая кость, которую кладут в суп для вкуса. Чтобы избежать лишних расходов, из нее варят несколько супов, от чего она теряет свою первоначальную свежесть и смак. Очевидно, панзуйская старуха, как и фессалийские ведьмы[563], останавливавшие луну, как и ведьмы, посулившие среди вереска Макбету шотландскую корону, как и гадалки, живущие в мансардах, как и ясновидцы, кочующие в фургонах по ярмаркам, как и все ей подобные, когда-либо жившие на свете, влачила жалкое существование, и можно лишь удивляться, что существа, приписывающие себе столь великие способности, извлекают из них столь малую пользу. Шинонская сивилла некоторое время хранила молчание, задумчиво жуя беззубым ртом, наконец уселась на опрокинутую вверх дном кадку, взяла свои веретена и мотовила и накрыла голову передником…
Не кажется ли вам, что Рабле непременно должен был видеть в Риме, в Сикстинской капелле, недавно открытых сивилл Микеланджело?[564] Куманская сивилла — горделивей, дельфийская — благородней панзуйской сивиллы, но та более живописна. Ее движения и слова напугали Панурга: приняв ее за одержимую, вызывающую бесов, он думал теперь только о том, как бы унести ноги. Он боялся бесов главным образом потому, что бесы притягивали к себе богословов, внушавших ему вполне понятный страх. Наконец сивилла, начертав прорицание на восьми листьях смоковницы, пустила их по ветру. Панург и его спутники отыскали их с превеликим трудом. К несчастью, смысл сивиллиных стихов был темен и допускал различные толкования. Пантагрюэль понял их так, что жена будет обманывать и колотить Панурга. Панург, не желавший, чтобы его обманывали и колотили, разумеется, не нашел в них ничего похожего. Черта истинно человеческая. Мы любим толковать явления так, как это нам выгодно. Словом, по выражению Пантагрюэля, одно было ясно, что смысл прорицания неясен. Добрый великан посоветовал обратиться к немому, ибо предсказания, выраженные движениями и знаками, он почитал за самые верные. Позвали немого; он стал делать знаки, но их невозможно было понять. Тогда Пантагрюэль предложил поговорить с каким-нибудь дряхлым, стоящим одной ногой в гробу стариком. Мудрый государь приписывал умирающим пророческий дар. «Согласно учению платоников, — утверждал он, — ангелы, герои и добрые демоны, завидев людей, приближающихся к смерти, отрешившихся от земных тревог и волнений, приветствуют их, утешают, беседуют с ними и тут же начинают обучать искусству прорицания».
Пантагрюэль говорит об этом с полной убежденностью, да и сам Рабле, кажется, склонен был разделять его веру, ибо он явно взволнованным и серьезным тоном рассказывает в виде примера о том, как умирал в Сен-Симфорьене Гильом дю Белле, при кончине которого, как мы помним, ему довелось присутствовать. «Часа за три — за четыре до его кончины мы еще слушали его бодрые, спокойные, вразумительные речи, в коих он предсказывал то, что частично потом сбылось», — говорит Рабле.
Итак, Пантагрюэль, Эпистемон, Панург и брат Жан Зубодробитель, которого мы успели забыть, отправились к старому французскому поэту Котанмордану и застали доброго старика уже в агонии, хотя вид у него был жизнерадостный и смотрел он на вошедших открытым и ясным взором.
Панург обратился к нему с просьбой разрешить его сомнения касательно задуманного им брака. Котанмордан велел принести чернила и бумагу и написал небольшое стихотворение, начинающееся так:
Женись, вступать не вздумай в брак.Женившись, угадаешь в рай…Не торопись, но поспешай.Беги стремглав, замедли шаг.[565]
Так как эти стихи мы находим среди произведений Гильома Кретена, то есть некоторое основание полагать, что под именем Котанмордана Рабле вывел именно этого старого поэта.
Умирающий передал стихи посетителям и сказал:
— Ступайте, детки, храни вас царь небесный, и не приставайте ко мне больше ни с какими делами. Сегодня, в этот последний мой и последний майский день, я уж потратил немало трудов и усилий, чтобы выгнать отсюда целое стадо гнусных, поганых и зловонных тварей, черных, пестрых, бурых, белых, серых и пегих, не дававших мне спокойно умереть, наносивших мне исподтишка уколы, царапавших меня гарпийными своими когтями, досаждавших мне шмелиной своей назойливостью, ненасытной своей алчностью и отвлекавших меня от сладких дум, в какие я был погружен, созерцая, видя, уже осязая и предвкушая счастье и блаженство, уготованное господом богом для избранных и верных ему в иной, вечной жизни.
Что же это за гнусные твари, обступившие смертное ложе Котанмордана? Возмущенный Панург категорически утверждает, что это монахи разных орденов: кордельеры, наковиты и прочие нищенствующие иноки. Таких нищенствующих монахов, серых и бурых, было всего четыре ордена, почему и десерт из винных ягод, изюма, орехов и миндаля, который подают зимой во Франции, получил название «четверо нищих».
— Что же, однако, сделали капуцины и минориты этому старику, черти бы его взяли? — выйдя от Котанмордана, воскликнул искатель оракулов. — Уж они ли, черти, не бедные? Уж они ли, черти, не обездолены? Уж кто, как не эти рыбоеды, вдосталь хлебнули горя и знают, почем фунт лиха?.. Клянусь богом, этот проклятый змий угодит прямо к чертям в пекло. Так костить славных и неутомимых рачителей церкви! (Боюсь, что наш автор мысленно произносил: грабителей церкви.) Он совершил тяжкий грех. Его душа угодит прямо в кромешный ад.
