Словно всего этого было недостаточно, в припадке усердия Геринг также вступил в конфликт с министром по делам вооружения и боеприпасов Альбертом Шпеером. Причиной послужили вопросы распределения рабочей силы и стратегического сырья, а также намерение рейхсмаршала спрятать под землю авиационные заводы, чтобы уберечь их от бомбардировок союзников. Разумеется, этот план родился в голове фюрера, и Геринг старался исполнить его немедленно. Но Шпеер, как и Мильх, кстати, считал, что это потребовало бы слишком много времени и привело бы к значительным затратам. И задержало бы на пять месяцев выпуск самолетов. Поэтому он всячески старался не спрятать под землю заводы, а похоронить сам план их зарывания, и с каменным лицом выслушивал все возмущенные высказывания рейхсмаршала. Тот факт, что начальник Генерального штаба люфтваффе Кортнер уже через девять месяцев после вступления в должность сказал Мильху, что не сможет долгое время служить под началом Геринга, говорит намного больше, чем любая продолжительная речь. Тот же самый Кортнер сказал командирам эскадр в начале 1944 года: «Через год люфтваффе снова наберет силу… если к тому времени мы не проиграем войну!»
Но уже к середине января активность рейхсмаршала значительно снизилась[539], и он снова начал ездить в Фельденштейн, в Роминтен и конечно же в Каринхалл, где и отпраздновал свой 51-й год рождения с обычной для него пышностью. «Мы все приехали с дорогими подарками, чего и ждал Геринг, – вспоминал впоследствии Шпеер. – Голландские сигары, слитки золота с Балкан, ценные картины и скульптуры. […] В библиотеке для обозрения был выставлен стол, заваленный подарками. Геринг также разложил на столе чертежи, разработанные его архитектором ко дню рождения: напоминающая замок резиденция вскоре должна была увеличиться вдвое[540]. В роскошном столовом помещении слуги в белых ливреях накрыли, с учетом текущих обстоятельств, не слишком обильный стол. Как и в прежние годы, Функ произнес речь в честь именинника. Он очень высоко оценил таланты Геринга и его заслуги и провозгласил тост за “одного из величайших немцев своего времени”. Пафосные слова Функа гротескно контрастировали с истинным положением дел в стране. Это был какой-то сюрреалистический пир на фоне приближающегося краха рейха».
Правда, приближение гибели ничуть не мешало рейхсмаршалу наслаждаться роскошью, питаемой коррупцией, поборами, «черным рынком», партийной кассой, высочайшими зарплатами, подарками иностранных дипломатов и официальными или неофициальными ссудами немецких партийных бонз. Но когда он оказывался в своем имении, у него пропадал всякий интерес к ходу войны. «Насколько я мог судить о нем с 1943 года, – вспоминал генерал Гудериан, – у меня складывалось впечатление, что в то время он практически не знал ничего из того, что происходило в люфтваффе». Двадцать пятого января 1944 года Йозеф Геббельс также отметил это в своем дневнике: «Геринг ничего не знает, не интересуется крупными проблемами авиационной войны, все переложил на своих подчиненных. […] Фюрер жалуется на то, что с ним невозможно говорить без того, чтобы он не седлал своих больших коней». Через шесть дней Геббельс добавил: «Геринг несколько раз звонил мне, чтобы справиться об авиационной обстановке». Когда министр авиации, рейхсмаршал и главнокомандующий люфтваффе звонит министру пропаганды, чтобы узнать об авиационной обстановке, это говорит о многом! Но 21 февраля 1944 года в ходе налета американской авиации на землю Брауншвейг он получил информацию из самых первых рук: один из его помощников обратил его внимание на истребителей П-51 «Мустанг», которые сопровождали бомбардировщики[541]. Не имея возможности отрицать очевидный факт, Геринг лишь пробормотал: «Господи, да!»
Вероятно, огорченный этим фактом, он 24 февраля уехал отдыхать в замок Фельденштейн. Четвертого марта Геббельс сделал в своем дневнике такую многозначительную запись: «Геринг вовсе не поддерживает никаких связей с партией и не терпит, когда его за это критикуют. Поэтому ни фюрер, ни руководители партии не могут высказать Герингу то, что следовало бы теперь ему сказать. Он снова отстранился от всех, и это тем более печально для него, что в настоящий момент он переживает самый глубокий кризис в его жизни. […] Фюрер прекрасно понимает, что Геринг теперь несколько взвинчен. По его мнению, это – еще одна причина для того, чтобы помочь ему. В настоящий момент Геринг не выносит никакой критики, поэтому замечания ему следует делать очень аккуратно».
Адъютанта Гитлера фон Белова тоже удивила мягкость фюрера в отношении его верного паладина. «Меня удивило то, что Гитлер, как я понял, продолжал питать к нему глубокое уважение, – вспоминал фон Белов. – Мне в последнее время часто приходилось быть свидетелем сцен, когда Гитлер вызывал его к себе и строго отчитывал. Когда я сказал Гитлеру, что не могу увидеть связи между этими фактами и его положительными отзывами о Геринге, он ответил, что вынужден проявлять строгость к рейхсмаршалу, который отдает приказы и не проверяет их выполнение». Несомненно, именно поэтому Гитлер взялся лично отдавать приказы и проверять, как они исполнялись: в ночь с 24 на 25 марта 1944 года девяносто британских летчиков, содержавшихся в концлагере «Люфт III» в районе города Заган, бежали, но вскоре были задержаны, и Гитлер приказал расстрелять пятьдесят из них. Этот лагерь для военнопленных находился в ведении люфтваффе, а значит, Геринга, но тот в это время отдыхал в Берхстегадене и узнал о расстреле постфактум. А когда узнал, очень взволновался. «Я никогда не видела мужа в таком состоянии, – вспоминала Эмма Геринг. – Он кричал, без конца повторяя с отчаянием в голосе: “Господи, что теперь будет с моими летчиками, которые находятся в плену в Англии? Да ведь эти действия нарушили старую летную традицию, предписывающую уважать противника. Как же подобное могло случиться? Английские и немецкие летчики, в военное или в мирное время, всегда остаются товарищами!”»[542]. А вот в каком тоне Герман Геринг говорил о расстреле с фюрером, остается загадкой…
С начала 1944 года, вопреки приказам Гитлера сражаться, «не помышляя об отступлении», немецкие армии далеко отступили на обоих флангах русского фронта. На севере в период с 14 по 17 января шесть советских армий начали мощное наступление, вынудившее немецкие войска отступить на 160 километров на юго-запад. Это позволило русским освободить Новгород и прорвать блокаду Ленинграда. На юге силы были примерно равными[543], но зимнее наступление четырех Украинских фронтов, начавшееся 23 декабря 1943 года, заставило отойти группу армий «Юг» фон Манштейна и группу армий «А» фон Клейста. И позволило советским частям освободить в конце февраля 1944 года большую территорию от Сарн до Никополя, включая Корсунь и Винницу, неподалеку от которой находилась ставка Гитлера… Немцам после этого оставалось надеяться на традиционную весеннюю передышку, когда распутица делала непроходимыми все дороги, но на этот раз советские армии продолжили наступление. С марта по май 1944 года «наступление по грязи» позволило советским армиям продвинуться до Буга, Днестра и достичь предгорий Карпат. Немцам пришлось поочередно оставить Николаев, Одессу, Тернополь, Ровно и Ковель. А между Николаевым и Корсунью 6-я армия и 1-я танковая армия вермахта попали в окружение и были уничтожены. В начале мая 4-й Украинский фронт освободил Крым, а когда Красная армия взяла месячную передышку, она была уже у границ Румынии и Польши. На всем фронте советская авиация отвоевала господство в воздухе у Ме-109 и ФВ-190, которые оказались в меньшинстве и уступали в летно-технических характеристиках самолетам Як-9, Ла-7 и П-39 «Аэрокобра»[544]. Кроме того, советские летчики уже закалились в боях и обладали лучшей подготовкой, чем их немецкие противники. У немцев уже практически не осталось летчиков-ветеранов. С декабря 1943 года по май 1944 года на фронте, протянувшемся от Черного моря до болот Белоруссии, люфтваффе потеряло 1246 самолетов и 1743 летчика…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
