Но появление Ме-262 затягивалось, а первые упавшие на Лондон «Фау-1» не оказали существенного воздействия на стратегическую обстановку во Франции. Союзники продолжали постепенно расширять плацдарм, Гитлер указывал своим фельдмаршалам, что им делать, находясь в сотнях километров от Западного фронта. А люфтваффе за вторую неделю боев потеряло еще 286 самолетов. И поэтому командованию пришлось отвести с фронта эскадрильи, которые не могли обеспечивать поддержку наземных войск и служили только для защиты своих аэродромов. Для того чтобы объяснить эту череду неудач, у Гитлера, естественно, уже имелся наготове виновный. «Фюрер сказал, что он никак не может управлять людьми из люфтваффе, – записал 22 июня Геббельс в дневнике, – потому что в вопросах авиационной войны не разбирается так же, как в том, что касается действий танковых войск. И добавил: самая большая ошибка Геринга состоит в том, что он не интересуется ничем, […] не доходит до сути вопросов, что он научил свое окружение докладывать ему только хорошие новости и что он живет в мире, полном иллюзий».
Может быть, Гитлер этого не понимал, но все это сильно похоже на автопортрет. Но времени на раскаяние у него больше уже не было, потому что на Востоке снова начались активные боевые действия. Двадцать второго июня 1944 года, в третью годовщину германского нападения на СССР, началась операция «Багратион»: Красная армия перешла в наступление по всему фронту группы армий «Центр», которая до той поры не была затронута весенними операциями. Теперь дело обстояло иначе: сначала 24 300 орудий, тяжелых минометов и «катюш» обрушили град снарядов на немцев, а затем в бой вступили 185 дивизий и 4000 танков, большинство из которых составляли грозные Т-34 с 85-миллиметровой пушкой, снаряды которой пробивали броню любого немецкого танка. Наступление поддерживали пять воздушных армий, имевших в составе 6300 самолетов и превосходивших силы люфтваффе в восемь раз[558]. Геринг спешно приказал переправить в Россию сто истребителей из Италии и еще пятьдесят из Германии, но для люфтваффе это было мизерным усилением, поскольку за то время, пока они летели, немцы потеряли вдвое больше машин. Спустя двенадцать дней фронт был прорван на протяжении 300 километров, группа армий «Центр» потеряла двадцать пять дивизий (350 000 человек). Русские войска последовательно освободили Витебск, Минск, а потом и всю территорию Белоруссии. А пять советских фронтов вышли к Висле.
Гитлер отреагировал на это как обычно: запретил любое отступление и снял с должностей командующих группами армий «Центр» и «Север»[559]. Он также отстранил от принятия решений начальника штаба сухопутных войск Цейтцлера, попытавшегося повлиять на его стратегию[560]. Двадцатого июля, когда фюрер собрал в своей ставке в Растенбурге всех военачальников, отовсюду потоками хлынули скверные новости. В Нормандии пали Канн и Сен-Ло, Контантен захвачен американцами, а британцы двигаются к департаменту Орн. В Италии союзники захватили Сиену, продвигались к Флоренции и приблизились к Готской линии, последнему оборонительному рубежу перед долиной реки По. На Востоке Красная армия потеснила немецкие войска в Эстонии и в Литве и глубоко вклинилась в Восточную Польшу, и теперь фронт проходил всего в сотне километров от Растенбурга. Трезво оценивая ситуацию, можно было сказать, что над рейхом нависла угроза с северо-востока, с востока, с юго-востока, с юга и с юго-запада… Но 20 июля 1944 года Гитлер источал оптимизм, явно желая произвести впечатление на своих генералов и ободрить Муссолини, прибытие которого в «Волчье логово» ожидалось во второй половине дня.
Но тот получил ужасные впечатления, потому что около 12 часов 40 минут в деревянном строении, где проходило ежедневное оперативное совещание[561], взорвалась бомба, оставленная там полковником фон Штауфенбергом. Четыре человека погибли и двадцать получили ранения. Когда Муссолини спустя два часа после покушения на жизнь Гитлера приехал в ставку вместе с переводчиком Паулем Шмидтом, он стал свидетелем сцены, достойной пера Данте. Шмидт вспоминал: «Мы прошли прямо в комнату для совещаний, которая напоминала разрушенный дом после воздушного налета. […] В углу комнаты лежал мундир, который был на Гитлере в то утро. Он показал Муссолини разорванные в клочья брюки и слегка поврежденный китель. […] Муссолини пришел в ужас. […] В руинах этого кабинета, который являлся центральным пунктом немецко-итальянского сотрудничества, он, вероятно, увидел руины всей политической структуры оси Рим – Берлин. […] Лишь через некоторое время Муссолини настолько овладел собой, что смог поздравить Гитлера со спасением. Ответ Гитлера оказался совершенно неожиданным: […] “Когда обо всем этом думаю, я должен сказать: со мной ничего не случится, это ясно. Несомненно, судьбой мне предначертано продолжить путь и завершить мою задачу”».
Физически Гитлер не сильно пострадал от взрыва[562], но психологические последствия покушения оказались весьма серьезными для этого и без того неуравновешенного человека. Его паранойя значительно усилилась, как и ненависть к человечеству вообще и к офицерам вермахта в частности. Он тут же принял решение снять с должности начальника штаба ОКХ Цейтцлера, много раз просившего об отставке, и назначить на его место главного инспектора бронетанковых войск генерала Гудериана. И того уже на следующий день вызвали в ставку под Растенбургом, где фюрер сообщил ему о назначении и «категорически запретил в будущем подавать в отставку»…
А тем временем новость о том, что фюрер остался жив, сорвала планы заговорщиков, которые попытались захватить правительственные учреждения в Берлине сразу же после покушения. Геббельс примчался в Растенбург, где встретился с Герингом. В своем дневнике он записал: «Рейхсмаршал все еще находится под впечатлением от событий, произошедших во время покушения. Прежде всего, потому что его начальник штаба генерал Кортен скончался от полученных ран. […] Рейхсмаршал целиком разделяет мое убеждение о подоплеке покушения. Он в ярости оттого, что генералы, полагая, что фюрер погиб в результате покушения, посмели взять в свои руки власть над гражданскими учреждениями, даже не вспомнив о нем. Он усиленно подчеркивает, что именно он является законным преемником фюрера, и только ему армия должна была сразу же присягнуть. Рейхсмаршал, естественно, полон ненависти к генералам-предателям».
Как тут не наполниться ненавистью, раз к покушению на Адольфа Гитлера добавилось еще и оскорбление его высочества Германа Геринга? Руководители заговора тем самым только усугубили свою вину… Но Гиммлер, Борман и Геббельс рассчитывали воспользоваться ситуацией, чтобы добиться от фюрера значительного расширения полномочий, а именно: получить полный контроль над вермахтом, партией и общественной жизнью соответственно. А Геббельс даже считал себя «кандидатом в военные диктаторы внутри страны». Однако он сразу же наткнулся на серьезное препятствие, о чем сам написал 23 июля: «Весь этот процесс принимает неприятный оборот, поскольку вечером я узнал, что рейхсмаршал собирается принять участие в воскресных переговорах, чтобы воспротивиться столь важной передаче полномочий, особенно тех, что касаются вермахта. Это было бы верхом разлада. До нынешнего дня именно Геринг постоянно торпедировал любые основные направления военной политики из опасения, что это уменьшит его личную власть. Пусть бы он, по крайней мере, использовал те полномочия, что имеет! Но он и этого не делает. Он исходит из принципа “Я, конечно, ничего не делаю, но зато и другие не имеют права что-либо делать”. Очевидно, что так войну вести нельзя, и уж тем более выиграть ее».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
