— Вот белые муравьи, неистовые, почуяли запах твой. Бросив работу, побежали шестиногие, тебя покрыли белой пеленой и, прильнув, облизывают. Обретя соки твои, возвращаются к работе и создают твое Равновесие — вот уже первые дюжины вернулись на своды. В шесть и более рядов они пируют на твоем теле, Нарана. Вот уже соки твои вернулись в пищу и проникли в грибницу, и термиты, сонные без тебя, оживились и создают твое Равновесие. Хороша ли пища твоя и тепло твое, Нарана?
Так пел Хранитель много людских поколений назад. Она помнила это, и первое ощущение довольства своей пищей и своим покоем. Она знала, что отделена от материнского Немого Уха и обрела отдельную от него жизнь, но осознавала себя частью предыдущей Нараны, и предшественницы ее, и далее, вплоть до чуда Скотовода.
Хранители знали, что Нарана умеет смеяться — мгновенный сбой, едва заметный перерыв в пении по всем Ушам обозначал, что в Великой Памяти встретились противоположные по смыслу воспоминания, и она смеется. Никто не знал, какие это воспоминания, и никто не спрашивал, ибо вопросы об ее мыслительной работе были вредны Наране. Ей, как и людям, не следовало обращать мысленный взор внутрь себя самой.
Торжественный день был сегодня — рождение нового Уха Памяти. Хранитель не удивился, когда она засмеялась два раза кряду и сама вызвала его к материнскому Уху, хотя и знала, что в такую минуту место Хранителя — в конце подземелья.
Про себя она звала его старикашкой. И засмеялась в то мгновение, когда ее Немого Уха достиг сигнал, в котором взамен символа касты значился символ «пришелец».
«Великая Память любит меня», — думал Хранитель, подбегая к Уху. Он казался себе свежим и молодым по разуму, ибо не переставал трепетать и удивляться, когда видел дюжины дюжин Ушей в работе и суету муравьев вокруг действующих волноводов, и слышал обращение Нараны к себе самому. Он знал, что умрет с гордостью и восхищением перед нею, перед мозгом, обмысливающим миллионы мыслей одновременно и разнонаправленно, перед высочайшим из чудес Равновесия.
— Передаю тебе сообщение пришельца Адвесты, — сказала Память. — Он поет с шестого Поста на Раганге, слушай…
Ахука, пристально наблюдающий за стариком — свободной половиной мозга — прервал пение Памяти и приказал ей:
— Спрашиваю, что ты поешь старому Хранителю?
— Повторяю сообщение пришельца Адвесты с шестого Поста на Раганге, — услышал он. — «… Две борозды на траве, в локте друг от друга. Эго было неподалеку от края обрыва…»
Он слушал сбивчатый рассказ Адвесты до конца. Открыл рот, чтобы поблагодарить Великую Память, но она пропела, добросовестно повторяя свою беседу с Хранителем:
— Советую тебе, Хранитель, озаботиться… чтобы пришелец не покидал шестого Поста… Никогда.
Э — а, желание Великой не было новостью для Ахуки. Другое было новым — собственная его мысль. Она была простой, страшной, и Ахука рассмеялся. И тут же мигнул свет и пролетела едва заметная пауза в мелодии — Память засмеялась в третий раз, как будто могла слышать его смех.
Он поблагодарил ее и удалился, унеся свою новую и страшную мысль.
Старый Хранитель, кряхтя и пожимаясь, вернулся к дочернему Уху.
А Нарана, наполовину свободная в этот час, продолжала размышлять и вспоминать о себе, выбирая для этого свободные объемы себя так же бессознательно, как человек при пении выбирает нужное положение нёба, языка и голосовых связок.
…Брама — Скотовод приставлен был к коровам. Был он угрюмым маленьким скотоводом, густо еще заросшим черным волосом, и мозг его был в половину меньше, чем у нынешних людей. Он прожил долго, четыре дюжины дождей. Помнил много. Он был случайным — способности его мозга сложились так удачно, что он помнил больше, чем собратья его из оседлого племени скотоводов. И прожил много. Он помнил травы и снадобья, вареные из трав. Помнил дни беременности, в которые надлежало давать снадобья коровам. И он любил пробовать снадобья разные с разными, и травы пробовал на своих коровах. Хорошо кормил племя говядиной. А племя стояло в лощине Красного Ливня и коров укрывало в пещере. Во время дождей понесла матка от горбатого быка. Брама дал ей снадобье, запомнил, какое дал. Прежде таких не давал маткам. Такие годились от вертячей хвори у свиней. И выметала она теленка, безногого, безглазого и безшерстного. И без отверстий, кроме рта неедучего. Брама ею заколол, а оно пищало. Разделывая его в пищу, нашел он внутри один лишь мозг серый. Рыхлый, а не плотный. Пошел к людям и поглумился: быть мору, теленок выметался без ног, глаз и отверстий. Заколол я его, и быть мору. Люди поверили Браме — Скотоводу. Вернувшись в пещеру, он увидел муравьев пещерных, белых. Всем муравейником они собрались к шкурке телячьей, не грызли, а облизывали, как муравьиную матку. Очень жадно. Уходя, возвращались и лизали. А корова была грустна.
Брама все запомнил. В новые дожди той матке дал снадобья, когда понесла от того же быка. Народился новый безногий, и Брама его не заколол. Ибо он видел, как муравьи лижут его и кормят, и он растет. Быстро возрастал, муравьиной пищи было мало ему. Брама велел, чтобы пещеру расширило племя. Его послушались, боясь мора. Брама собрал еще муравьев, сколько возможно, принес к теленку. Облизав его, шестиногие привели своих всех. Грибные муравьи были, приволокли грибницу. Лишь Браму пускали в пещеру, других заедали. Безногого же кормили, забросив маток своих. Стали вымирать, ибо маток не кормили, а молодь прежняя выросла. А Брама стал гладким и жирным. Племя его почитало, как хранителя безногого, от мора защищающего. А он видел, как муравьи иссякают. Кончалось его благоденствие. Тогда Брама — Скотовод на три дня покинул пещеру. Людям сказал: «Я буду три дня поститься». Прошел всю лощину, муравейники разоряя. Принес маток муравьиных в корзине, и устроил муравьям лазы. Чтобы, пробираясь ко рту безногого, они прежде маток кормили. И вновь благоденствие его упрочилось. Кормили муравьи и детву, и маток, и теленка, а он рос. Позже он расти перестал. Стал звуки издавать. Брама их слушал и запоминал. Повторял вслух. А теленок безногий за ним вслух повторял, как бы научая. Человеческие слова не повторял, только свод…
«Тогда речь была проста. Человечек с частью речи и родился, — подумала Нарана. — С частью речи и частью поведения. Воистину, Брама был случаен, коль скоро достало его слабого мозга на повторение звуков, издаваемых первой Нараной…»
…«Только слова повторял, — вспоминала Нарана речи второго Хранителя, преемника Брамы — Скотовода, произнесенные столь давно, что потерян был и счет поколениям, умершим с тех пор. — Повторял бессмысленно. И возгордился Брама, задумав научить его пониманию смысла. Закрывал лазы к рту его и молчал. Открыв, пропевал слово со смыслом «еда». Из звуков, издаваемых безногим, составил это слово. Открывал шкуру у входа, пел слово со смыслом «холод» — в дожди. Со смыслом «жара» — в полуденный жар. Думал много. Мальчика взял помогать себе. Каждый раз, начиная петь, издавал слово со смыслом «говорю». Так же сам составил это слово и другие слова. Плакал радостно, ибо безногое отродье коровы повторяло слово со смыслом. Когда Брама закрывал лазы ко рту его, стало произноситься им слово «дай — еды». И многие годы учил так Брама, и стал пускать в пещеру людей, научив их новым словам, и они дивились и падали ниц. По созвучию со словом «говори» стали звать безногого «На — ра — на…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});