В 1897 году началось строительство железнодорожной линии в Прибалтику, к незамерзающему латвийскому порту Вентспилс. Это название в тогдашней русской транскрипции звучало как Виндава. Поэтому московский пассажирский вокзал этой линии, построенный в 1899 году у Крестовской заставы в западной части площади, стал называться Виндавским.
Этот вокзал, построенный по проекту архитектора Ю.Ф.Дитриха, очень понравился москвичам. В газетах появились хорошие отзывы. Здание Виндавского вокзала, в отделке фасадов которого были использованы элементы традиционного русского стиля дворцов ХVII века, очень красив и наряден. Он составил с Крестовскими башнями интересный и гармоничный ансамбль.
Реконструкция вокзала в 1994 году вызвала у москвичей большую тревогу, поскольку "реконструированный" до этого Курский вокзал - также замечательное архитектурное произведение - был превращен в унылую "стекляшку". К счастью, Виндавский (с 1930 года - Балтийский, затем Ржевский, с 1946 года - Рижский) вокзал сохранил свой облик, и мы сейчас можем любоваться его первозданной красотой.
В начале XX века в восточной части площади возник рынок.
До 1940-х годов его называли Крестовским, затем он стал Рижским. В конце 1980 - начале 1990-х годов ему выпала роль стать первенцем нашей рыночно-криминальной экономики, именно он познакомил москвичей с новым для них понятиями: рэкет и рэкетир. В 1991 году корреспондент одной из московских газет писал: "Рижский рынок включает в себя огромные околорыночные территории, где, как говорят, можно купить все: от гвоздя до самолета". Тогда его называли и "оплотом московской рыночной экономики", и "сборищем хапуг, мошенников, торговцев и спекулянтов всех рангов", "раковой опухолью района" (слова районного руководителя), "Нью-Хитровкой"... В 1991 году палатки и балаганчики Рижского рынка были снесены милицией. После реконструкции Рижской барахолки над зданием рынка была установлена надпись с его названием лучших прежних времен: "Крестовский рынок".
В первые десятилетия XX века сложилась принципиальная планировка Крестовской площади. Организующую роль, уместность и красоту Крестовских башен прекрасно понимал и чувствовал крупнейший советский архитектор Г.Б.Бархин. Разрабатывая по генплану 1935 года реконструкцию района, прилегающего к ним, он делал башни его композиционным центром и в то же время эффектным завершением проспекта, идущего из центра.
Но в конце 1930-х годов в связи с реконструкцией водопровода "миновала надобность в мешавших движению башнях, - пишет историк Москвы П.В.Сытин (кстати сказать, первый заведующий городского музея, помещавшегося в башне), - поэтому они были в 1939 году снесены". С их сносом город лишился архитектурно организованной красивой площади.
В 1851 году сразу за Крестовской заставой, отрезая от нее Закрестовье, прошла линия железной дороги Москва - Петербург. Сначала, когда движение было небольшим, через пути был устроен переезд, позднее проложен путепровод. В 1937 году был построен ныне существующий. По проекту этот путепровод должны были украшать фонтаны - как воспоминание о Мытищинском водопроводе, но со сносом водонапорных башен этот элемент украшения стал неуместен.
В 1947 году площадь Крестовской заставы переименована в Рижскую, что, казалось бы, должно было окончательно стереть память о том, что здесь в течение трех веков был въезд в город, была застава. Но и теперь, когда въезжаешь на Крестовский путепровод, совершенно определенно испытываешь ощущение, что минуешь какую-то границу, что впереди, в Закрестовье, город совсем другой, чем оставшееся за спиной Предкрестовье.
Однако вернемся к тем временам, когда Крестовская застава была не воображаемой, а настоящей границей города.
С нашими богомольцами - мальчонкой Ванюшей (будущим известным писателем Иваном Сергеевичем Шмелевым, описавшим этот богомольный путь к Троице), дедушкой Горкиным, Домной Парфеновной с внучкой Анютой, бараночником Федей и кучером Антипушкой мы расстались на Никольской. А они миновали Сретенку, прошли под Сухаревой башней, "где колдун Брюс сидит, замуравлен на веки вечные", и вышли на Мещанскую.
"Идем Мещанской - все-то сады, сады. Движутся богомольцы, тянутся и навстречу нам. Есть московские, как и мы; а больше дальние, с деревень: бурые армяки-сермяга, онучи, лапти, юбки из крашенины в клетку, платки, поневы, - шорох и шлепы ног. Тут и бочки - деревянные, травка у мостовой; лавчонки - с сушеной воблой, с чайниками, с лаптями, с квасом и зеленым луком, с копчеными селедками на двери, с жирною "астраханкой" в кадках. Федя полощется в рассоле, тянет важную, за пятак, и нюхает: не духовного звания? Горкин крякает: хоро-ша! Говеет, ему нельзя. ("Астраханка" астраханские селедки; вдоль дороги на Мещанской продавались не обычным способом - на вес, - а поштучно - каждая селедка в бочке стоила пятак или гривенник, по цене, установленной продавцом, причем покупателю предоставлялась возможность самому выбрать и достать из бочки понравившуюся селедку. "Не духовного звания", то есть не "с душком", не тухлая. - В.М.).
Вот и желтые домики заставы, за ними даль.
- Гляди, какие... рязанские! - показывает на богомолок Горкин. - А ушками-то позадь - смоленские. А то тамбовки, ноги кувалдами...
Тележка состукивает на боковину, катится хорошо, пылит. Домики погрязней, пониже, подальше от мостовой. Стучат черные кузницы, пахнет угарным углем.
- Прощай, Москва! - крестится на заставе Горкин. - Вот мы и за Крестовской, самое богомолье начинается..."
То, что именно с этого места "самое богомолье начинается", было общероссийским убеждением. Здесь была последняя городская остановка. Когда-то князья и цари здесь переодевались в дорожное платье. Простой люд также переодевался, вернее, переобувался: богомольцы снимали сапоги, в которых шли по городу, и надевали лапти. Еще в начале ХХ века у Крестовской заставы шла бойкая торговля лаптями для богомольцев.
Здесь самое место поговорить о богомольных путешествиях к Троице и о богомольцах.
Паломничество в Троице-Сергиеву лавру с самого основания Сергиева монастыря, с ХIV века, всегда занимало большое место в духовной жизни России и каждого русского человека.
Царские богомольные походы к Троице - любопытная и красочная страница старинного царского быта. Начало этой традиции положил князь Дмитрий Донской, ездивший к Сергию Радонежскому перед Куликовской битвой за благословением. И с тех пор, как говорит Н.М.Карамзин, "часто цари русские езжали и ходили на богомолье испрашивать победы или благодарить за нее Всевышнего в обители, основанной святым мужем и патриотом: сердце его, забыв для себя все земное, желало еще благоденствия Отечеству".
Особенно часты царские троицкие походы бывали в царствование Алексея Михайловича.
Царские походы к Троице совершались по установленным правилам и обычаям. Царь загодя назначал время похода, после этого в монастырь скакали гонцы с известием о его грядущем приезде. Предупрежденное монастырское начальство отряжало крестьян исправлять дорогу и чинить мосты. А надобно сказать, что Троицкая дорога, из-за глинистой почвы постоянно портившаяся, всегда требовала починки. Дворцовое ведомство посылало в царские путевые дворцы, которых до Троицы было пять, дворцовых служителей: сытников, стольников, постельничих и других - с постельным бельем, с посудою, с разъемными столами, стульями, с провизией и питием, с разными другими, необходимыми в царском обиходе вещами. Специальные обозники на всем пути приготовляли места для слазок, где царь, его семейство и приближенные выходили из карет, чтобы поразмяться, пройтись по дороге пешком. На слазках ставили парчовые шатры, чтобы государь мог отдохнуть в тени и прохладе.
Сам царский поезд также следовал в установленном порядке. Открывал шествие отряд стрельцов с блестящими алебардами. За ним следовала царская колымага - большая тяжелая карета на высоченных колесах, запряженная шестью или бульшим количеством рослых лошадей. Управлял лошадьми бородатый кучер, державший в руке позолоченный бич. По сторонам кареты ехала верховая царская стража - вершники. Колымага двигалась медленно, шагом. За царем в карете поменьше ехали царица и все члены царской семьи, а за ними в крытых повозках в последовательности, определяемой чинами и положением сидящих в них, следовали государственные и придворные чины, а также женщины, составлявшие двор царицы. Заключал поезд длинный обоз с разной утварью и съестными припасами.
Царские троицкие походы имели сложный ритуал, красочные обычаи, они играли большую роль в жизни царского двора, потому что, несмотря на благочестивую цель, участники походов не забывали про политику.
На остановках в путевых дворцах и по пути устраивались различные развлечения, царя тешили скоморохи, борцы, силачи, охотники. Сохранилось любопытное прошение конюха Петрушки Федотьева, поданое им царю Михаилу Федоровичу в 1635 году:
