Он шёл, тяжело переступая, через поле, где нынче, в будний день, не было ни ковров, ни гостей. Только стояло много лошадей, и не на приколах, а на смыках. Влажные холодные ремни смыков из десяти поводков держал один воин. Так держат лошадей, когда собираются вот-вот в дорогу.
Из-за лошадей Ибн Халдун не сразу увидел вход в рабат Повелителя, а то ещё издалека среди людей, толпившихся перед ковром, узнал бы пятерых из каирских мамлюков, вельмож султана Фараджа.
Они, окружённые людьми Тимура, стояли парадные, праздничные, чванно подняв подбородки в чаянии высочайшего собеседования с Повелителем.
Их не беспокоила задержка перед глухим ковром, молчание в ожидании: их сюда позвали, они не напрашивались.
Но вдруг они встрепенулись в смятении, в растерянности: их ожгло страхом, когда увидели тяжёлую, спокойную поступь Ибн Халдуна. Много говорили и шептались по всему Дамаску, обнаружив исчезновение визиря.
Был слух, что он убит, но спорили — дамаскинами ли из ненависти к каирцам, Тимуром ли из ненависти к дамаскинам. Но что его нет в живых, было каждому ясно, ибо, если бы был жив, не ушёл бы от своей кельи в мадрасе Аль Адиб, когда все его неприкосновенные вьюки оставались там.
И откуда теперь он явился сюда, проходя через татарский стан, как через своё магрибское владение, уверенно и сановито?
Мамлюки, кланяясь ему, стыдливо прикрывали на себе ладонями драгоценные наряды и украшения — золотые пряжки на поясах, сверкающие разноцветными огнями камней перстни на пальцах.
Когда Ибн Халдун прошёл ко входу, степенный широкобородый барлас, пойдя впереди Ибн Халдуна, крикнул внутрь шатра имя историка.
Не дожидаясь отклика, барлас откинул полу ковра, и следом за ним вошёл Ибн Халдун, а следом за Ибн Халдуном впустили оробевших мамлюков.
Тимур сидел в высоком лёгком кресле, обитом зелёной кожей, в красном праздничном халате, какой он надевал редко. Кресло было высоким: когда вошедшие, и среди них рослый Ибн Халдун, остановились, Тимур, сидя в том кресле, оказался с ними вровень. Он часто наклонялся, чтобы потереть ногу, нестерпимо разболевшуюся от сырой погоды.
Он показал им сесть, кивнув Ибн Халдуну на место между собой и мамлюками. С другой стороны опустились на колени переводчики. Теперь Тимур сидел высоко над ними.
— Мир вам, о амир! — воскликнул Ибн Халдун, скользнув по бороде ладонями.
— И вам мир! — милостиво ответил Тимур, не отнимая ладони от больной коленки.
Наступило молчание.
Тимур ждал, глядя на мамлюков.
Понимая, что больше молчать нельзя, кося глазами не на Тимура, а на историка, старший из них заговорил:
— О великий государь! Справедливейший! Милостивейший!..
— Милостив един лишь бог! — прервал его Тимур.
В этом было его предупреждение: «Милостей не обещаю!»
Мамлюк его понял, сбился с продуманной речи и, видно уже сам себя не слыша, досказал:
— Раскрываем перед вами ворота Дамаска!
— Кто раскрывает?
— Мы приказали нашему войску не противиться вам.
— А вы дадите двести тысяч золотых динаров, чтобы заплатить за наши труды при вступлении в город, как я вас о том предвозвестил?
— От купцов Дамаска, ожидающих неприкосновенности, мы за эти дни собрали только сто тысяч.
— Где же они?
— Мы храним их у верных людей в мечети халифа Валида, в сокровищнице.
— Сто тысяч — слишком тонкая стена, её станет ли, чтобы заслонить всю слободку купцов? Тонка такая стена! Я сказал: двести!
— Но у них этого нет!
— Это Дамаск! Если я скажу — триста, завтра они найдут и триста. Купцам нужна защита, чтобы уберечь остальное.
— Купцы Дамаска пришли с нами. Они ждут снаружи.
— Впустить купцов! — приказал Тимур.
Теснясь в попытке заслониться один другим, купцы вошли и поклонились Повелителю.
Он не предложил им сесть, но стремительно, как в битве, оглядел их всех.
— Хотите уцелеть?
— О Повелитель!..
— И с семьями?
— О!
— И сохранить имущество?
— О аллах! Ещё бы!
— Триста тысяч динаров. Найдёте?
— Откуда бы! И так тяжело!
— Это сто-то вам тяжело?
— Не сто, великий Повелитель, мы собрали двести.
— Где эти двести?
— Вручены сим благочестивым властителям из Каира.
— Каирцы! Как же вы сказали — сто?
— Запамятовали.
— Сколько же динаров прибрано в мечети?
— Сто тысяч! — ответил старший мамлюк.
— А ещё сто вы разделили между собой? Хотели обсчитать меня?
Мамлюки молчали, слыша, как всё в них слабеет, как всё в них опускается.
Тимур обратился к Ибн Халдуну:
— Это ваши соратники?
— Только попутчики в походе!
— Что вы о них сказали бы нам?
— Лжецам не должно быть снисхождения. О, амир! Можно ли лгать перед лицом великого провидца, пронзительным взглядом проникающего сквозь суть вещей и сквозь разум собеседников!
— Их нельзя казнить, пока они не признаются, куда скрыты остальные сто тысяч. А если они скажут, казнить их будет не за что!
Старший из мамлюков кинулся лбом вперёд к ножкам кресла.
— О милостивый!.. Они все в одном месте.
— Не успели разделить?
— О милостивый! Возьми их. Они там же, в тайнике у халифа Валида, в Омейядской мечети.
— Кто из вас знает место тайника?
— Ключ вот у него! — показали они на человека, сидевшего чуть позади остальных.
— Вот он и останется отдать их нам. С вас же эта вина снята, что скрыли от меня золото. Но ваш спутник, славнейший учёный Абдурахман Вали ад-Дин бен Халдун, здесь назвал вас лжецами. А лгали вы мне, а я не прощаю лжи, ибо сам чужд ей. Потому не за золото, а за ложь вам четырём отрубят головы. Вы же, купцы, пойдите, сами посмотрите, как этим каирцам отрубят головы, и подумайте, не вернее ли будет отыскать ту третью сотню тысяч, которая укроет от бедствий войны вас, и жилища ваши, и скарб ваш, и жён ваших. Пойдите. Посмотрите… И скажите, найдёте ли…
У мамлюков не было сил выйти, они было поползли к выходу, но их бодро подхватили под локти и выволокли.
Ибн Халдун не взглянул на них. Он был удивлён и восхищен памятью Тимура, так твёрдо запомнившего нелёгкое имя учёного.
Вскоре же загромыхали барабаны, коими принято ободрять палачей и заглушать возражения казнимых.
— Четверо лжецов — невелика цена за купеческую щедрость! — сказал Тимур Ибн Халдуну.
— О амир! Я дивлюсь вашей мудрости.
Переводчики, стоя на коленях, привычно, бесстрастно переводили всё это, когда оставшийся каирец на хорошем фарсидском языке сказал:
— Так им и надо!
— Откуда ты знаешь этот язык? — удивился Тимур. — Ты же промолчал всё это время!
— Я не мамлюк. И не араб. Я персидского рода. Обжился в Каире. Обжился, но персидского рода. Я купец. Я тут невзначай с ними. Помилуй бог!
— Я давно его знаю! — сказал Ибн Халдун. — Хороший человек. Его зовут Бостан бен Достан. Он из моего Файюма.
— Почему они тебе доверили своё золото?
— Они все знают, я не столь жаден, как они сами. Жаден-то жаден, а всё ж не столь.
— Ступай. Спроси себе лошадь и жди нас. С нами поедешь в Дамаск. В эту мечеть. И вы, учитель, с нами!
— О, амир! Я ликовал в предчувствии дня, когда Дамаск будет озарён вашим вступлением!
— Я наказал лжецов, но я не люблю и льстецов.
— Но у меня есть доказательство этим словам!
— Есть?
— Вот ключ от дворца Каср Аль Аблак. Он подготовлен мною для вас.
Ибн Халдун, как факир на базаре, выхватил из-за пазухи бронзовый тяжёлый ключ и на сомкнутых ладонях почтительнейше поднёс его Тимуру.
— Я люблю подарки! — кивнул Тимур. — Но самый дорогой — это когда человек подтверждает свои слова. Я люблю правду. В правде — сила.
— Но и в силе правда! — ловко подсказал Ибн Халдун, зная этот девиз Тимура.
Ещё не успели смолкнуть зловещие барабаны, как в шатёр вошли торопливо и уверенно, как входят с большой вестью, тот широкобородый барлас и другой из военачальников Тимура, говоря:
— О великий государь! Весть, весть!
Тимур, мучительно в это время растиравший ногу, сразу забыл о боли, поднял посветлевшее лицо, слушая.
— Ворота Дамаска раскрыты. Городские власти вышли из города к нам заявить о сдаче.
— Несите меня! — заспешил Тимур.
В шатёр вошли воины, подхватили кресло, в котором сидел Повелитель, и оказалось, что кресло это особое: у него были ручки, как у носилок, и воины понесли Тимура, сорвав с двери ковёр.
