В результате того же разговора в Ставку было сообщено, что государь соглашается поручить Родзянко составление кабинета «из лиц, пользующихся доверием всей России».
Сам М. В. Родзянко в это время находился под бдительным надзором представителей Совета. Он хотел выехать к государю на ст. Дно: ему отказались предоставить поезд. Движение войск с фронта до крайности тревожило революционеров; они боялись, как бы Родзянко, вырвавшись из их власти, «не перешел на сторону врага»… Председатель Временного комитета хотел переговорить с ген. Рузским по прямому проводу: левые не желали допустить и этого. «Пусть господа рабочие и солдатские депутаты дадут мне охрану или поедут со мной, - говорил Родзянко, - а то меня еще арестуют там на телеграфе».
Наконец, в 3 часа 30 мин. утра 2 марта, Родзянко пустили на телеграф. Ген. Рузский сообщил ему, что результат достигнут: государь поручает председателю Думы составить министерство доверия. Это звучало иронией. Родзянко стал объяснять, что сейчас самое главное - это прекратить отправку войск с фронта - иначе «нельзя сдержать войска, не слушающие своих офицеров». «Ненависть к династии дошла до крайних пределов, - говорил он, - раздаются грозные требования отречения в пользу сына при регентстве Михаила Александровича».
Ген. Рузский, видимо, начал понимать, насколько он заблуждался относительно положения в Петрограде. «Я сегодня сделал все, что подсказывало мне сердце, - сказал он, - чтобы найти выход для обеспечения спокойствия теперь и в будущем… Приближается весна, нам нужно сосредоточить усилия по подготовке к активным действиям». Родзянко стал уверять, что «весь народ» хочет вести войну до победного конца и что при исполнении требований «народа» все пойдет отлично: «наша славная армия не будет ни в чем нуждаться… ж.-д. сообщение не будет затруднено… крестьяне и все жители повезут хлеб, снаряды и другие предметы снаряжения».
«Дай, конечно, Бог, чтобы ваши предположения в отношении армии сбылись, - ответил ген. Рузский, - но имейте в виду, что всякий насильственный переворот не может пройти бесследно; что, если анархия перекинется в армию, и начальники потеряют авторитет власти? Что будет тогда с родиной нашей? « Родзянко ответил, что переворот «может быть добровольный и вполне безболезненный для всех».
Ген. Рузский тотчас сообщил об этом разговоре ген. Алексееву. Тот, со своей стороны, разослал (в 10 час. 15 мин. утра) командующим фронтами циркулярную телеграмму, передавая слова Родзянко о необходимости отречения государя. «Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения», - добавлял от себя ген. Алексеев. «Необходимо спасти действующую армию от развала; продолжать до конца борьбу с внешним врагом; спасти независимость России и судьбу династии».272 Начальник штаба государя предлагал командующим фронтами, если они с ним согласны, немедленно телеграфировать об этом государю в Псков.
В 2 часа 30 мин. ген. Алексеев уже препроводил ген. Рузскому ответ командующих фронтами.
В. к. Николай Николаевич писал, что необходимы «сверхмеры» и что он, как верноподданный, коленопреклоненно молит его величество «спасти Россию и Вашего Наследника.:. Осенив себя крестным знамением, передайте ему - Ваше наследие. Другого выхода нет».
Ген. Брусилов просил доложить государю, что единственный исход - «без чего Россия пропадет» - это отречение. Ген. Эверт указывал, что «на армию в настоящем ее составе при подавлении внутренних беспорядков рассчитывать нельзя»; поэтому он, верноподданный, умоляет принять решение, «единственно, видимо, способное прекратить революцию и спасти Россию от ужасов анархии».
Ген. Алексеев присоединился к этим просьбам и умолял государя «безотлагательно принять решение… из любви к Родине, ради ее целости, независимости, ради достижения победы». Наконец, ген. Сахаров, начав телеграмму с резких слов по адресу Думы («разбойная кучка людей… которая воспользовалась удобной минутой…»), кончал: «рыдая, вынужден сказать», что решение пойти навстречу этим условиям - наиболее безболезненный выход…
О том, что пережил и перечувствовал государь за эти роковые дни 28 февраля - 2 марта, достоверных сведений нет. Известно, что утром 28 февраля он еще отдавал распоряжения о подавлении военного бунта. Затем, в пути, он беседовал только с ген. Воейковым, который в своих мемуарах пишет, что государь был недоволен медленностью продвижения ген. Иванова и что 1 марта он был готов согласиться на «ответственное министерство"(?); ожидая Родзянко на ст. Дно, он будто бы собирался назначить его премьером. Это не совсем совпадает с тем, что ген. Рузский сообщил Родзянко в его ночном разговоре по прямому проводу: «Государь Император сначала предполагал предложить вам составить министерство, ответственное перед Его Величеством, но затем, идя навстречу общему желанию законодательных учреждений и народа», согласился на правительство, «ответственное перед законодательными палатами».
«Вчера весь вечер до глубокой ночи прошел в убеждении поступиться в пользу ответственного министерства. Согласие было дано только к двум часам ночи», - сообщал утром 2 марта из Пскова в Ставку генерал-квартирмейстер северного фронта ген. Ю. Н. Данилов.273
Этот долгий разговор государя с ген. Н.В.Рузским в Пскове вечером 1 марта, во всяком случае, явился моментом перелома. Меры противодействия революции были отменены - отправка войск на восставший Петроград остановлена - именем государя, но помимо (если не против) его воли…
Государыня, узнав, что царский поезд задержан в Пскове, писала (2 марта), что государь «в западне». По-видимому, можно считать установленным, что ген. Рузский и ген. Алексеев к этому моменту верили в возможность «мирного исхода» и всеми силами старались этому способствовать. В Пскове государь не имел даже возможности отправить телеграмму помимо ген. Рузского; ему доставлялись только сведения, пропущенные командующим северным фронтом. Когда, по его поручению, ген. Воейков хотел переговорить с Родзянко по прямому проводу - ген. Рузский этого не допустил. Командующий северным фронтом обсуждал по телеграфу со Ставкой, не спрашивая государя, следует ли передавать дальше подписанный им манифест. Государь не мог сноситься с внешним миром; он, видимо, не мог, помимо желания ген. Рузского, покинуть Псков. Фактически он как бы находился в плену. При этих условиях его согласие на «ответственное министерство» в результате многочасового разговора с ген. Рузским представляется в особом свете. Все свидетели отмечают, что с этой минуты в государе произошла заметная перемена: у него появилось ощущение безнадежности.
Дав согласие на фактическую передачу власти другим - тем, кто, по его убеждению, не сумели бы справиться, - государь уже не стал колебаться, когда ген. Рузский сообщил ему телеграммы командующих фронтами по вопросу об отречении. В 2 часа 30 мин. дня телеграммы были отправлены из Ставки; в 3 часа дня государь уже ответил согласием. За власть для себя государь никогда не цеплялся; он понимал свою власть как священный долг; передав ее другим на деле, он уже не придавал большого значения формальному сохранению царского титула. «Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России я готов отречься от Престола в пользу моего сына. Прошу всех служить ему верно и нелицемерно», - ответил он ген. Алексееву. В телеграмме на имя Родзянко говорилось: «Нет той жертвы, которую Я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родной матушки России…»
Государь подписал эти две телеграммы в 3 часа дня, 2 марта. Но они не были отправлены: в эту минуту пришло сообщение, что в Псков от Г. думы выехали Гучков и Шульгин.
Ночь с 1 на 2 марта в Таврическом дворце прошла в отчаянной борьбе из-за приказа № 1. Гучков отказывался участвовать в правительстве; со своей стороны, исполнительный комитет Совета большинством 13 против 8 отказался войти в правительство с «цензовыми элементами». Левые хотели, чтобы новая власть была в полной от них зависимости, причем они сами бы в ней не участвовали и за нее бы не отвечали; Совет как бы хотел занять место самодержавного монарха, предоставляя «думскому комитету» роль министерства…
По улицам города бродили кучки солдат; по-прежнему бешено носились грузовики. Стрельба прекратилась; самочинные аресты, наоборот, усиленно продолжались. Везде были вывешены красные флаги.
Думский комитет, которому Совет предлагал образовать правительство, все утро 2 марта обсуждал его программу с Исполнительным комитетом Совета. В эту программу вошло главное, основное требование восставшего гарнизона, который весьма мало интересовался составом кабинета и формой правления: «Неразоружение и невывоз из Петрограда воинских частей, принимавших участие в революционном движении». Совершилось то «чудо», которого жаждала двухсоттысячная солдатская масса: новая власть торжественно обещала, что петроградский гарнизон не будет отправлен на фронт.
