Как?
Гарри нахмурился, припоминая.
— Пару раз меня зарезали ножом, бросили под поезд, пришибло дубиной тролля, убили при помощи Круцио и Авады Кедавры, взорвали внутренности, погиб от взгляда василиска, насмерть раздавила толпа, взорвал сам себя... ах да... и отрубили голову.
— Как ты можешь так небрежно рассказывать об этом? — спросила она. — Говоришь о своих смертях, словно они ничего не значат!
— Так я с десяти лет то и дело умираю, — пояснил Гарри. — И мне все лучше удается предотвращать их.
Гарри посмотрел вниз и увидел, что Гермиона теребит мантию в руках, сжатых так, что они почти побелели.
— И ты все про них помнишь?
Гарри кивнул.
— Больно? — спросила Гермиона.
— Каждый раз, — ответил Гарри. — За исключением Авады Кедавры. В отличие от остальных, эта смерть оказалась не такой уж плохой.
Гермиона рассмеялась немного истерично. Смех ее звучал потрясенно, и она все еще не смотрела на него. Гарри обнаружил, что гадает, о чем же именно подумала Гермиона.
— Полагаю, для тебя вопрос о наилучшем способе смерти не сводится к одной лишь теории, — произнесла она.
Гарри пожал плечами.
— Продолжаю надеяться на смерть в старости, во время сна, но что-то пока непохоже, что смогу дожить до того момента.
Гермиона нахмурила лоб.
— И сколько времени?
Гарри немедленно понял, о чем она спрашивает.
— Два года, ну, почти. Иногда возвращает на неделю, иногда на весь учебный год.
Гермиона замерла и наконец-то взглянула на него.
— Вот значит как тебе постоянно удается учиться лучше меня?
Гарри вдруг понял, что улыбается ей. Как типично для Гермионы: посреди разговора о смерти и воскрешении впасть в ярость из-за оценок.
— Я так и знала, что дело тут нечисто, ты просто не мог быть настолько умен!
Только что сказанное ей самой дошло до Гермионы, и она вскинула руку ко рту.
— Не то чтобы я не считала тебя умным... просто, казалось, ты всегда знал всё еще до того, как учителя начинали объяснять тему. Никто не может быть настолько умен.
Том Риддл мог, и именно поэтому Гарри приходилось трудиться вдвое больше, чтобы сравняться с ним хотя бы наполовину. Единственным шансом оставалось работать, наверстывая упущенное, пока, наконец, Гарри не догнал бы Волдеморта.
Нахмурившись, Гермиона произнесла:
— Стало быть, ты снова и снова проживал одно и то же... тебе не становилось скучно?
Гарри многозначительно кивнул.
— Считаешь, что история магии плоха в первый раз? Попробуй изучить ее снова. Даже занятия у Макгонагалл и Флитвика становятся довольно скучны, а ведь они лучшие из учителей.
— Я бы с ума сошла, — призналась Гермиона. — Я люблю школу... но застрять в классе, повторяя то, что уже освоила месяцы назад... Я бы возненавидела такую жизнь.
— Есть способы занять себя, — признался в ответ Гарри. — Добавить что-нибудь к трансфигурированному, пока Макгонагалл не видит, изменять заклинания, работать над беспалочковой магией... хотя все равно, от большинства занятий оставалось ощущение зря потраченного времени.
— Меня всегда изумляло, как тот, кому настолько не нравится учеба, может быть так хорош в ней.
Гарри вздохнул.
— Признаться, я бы предпочел быть кем-то вроде Невилла или даже Рона Уизли... море по колено, возможность просто наслаждаться учебой, веселиться и никогда ни о чем не волноваться.
Гермиона опустила взгляд на свои руки.
— Поверить не могу, что я всегда считала тебя просто параноиком. Те вещи, о которых ты беспокоился, все это казалось просто... нереальным.
— Я прошел через часть из них и накопил достаточно опыта, чтобы знать, что может случиться дальше, — Гарри замер в нерешительности, затем признался: — Конечно, иногда я и правда просто параноил, но ты можешь понять почему.
Гермиона сидела тихо, не отвечая. Гарри гадал, о чем она же она думает. Понял, что размышляет, когда же увидит взгляд... которого страшился до ужаса. Он не желал ее жалости... хватило бы и понимания.
Гермиона рванула к нему и обхватила руками, не дав Гарри и шанса потянуться за палочкой. Только после секунды изумления до него дошло, что она обнимает его.
Неловкое ощущение, Дурсли трогали Гарри только когда пребывали в гневе. Учителя ни разу не касались его, и Дадли позаботился о том, чтобы другие дети никогда не обнимали Гарри.
Редкая вещь — прикосновения, и Гарри не знал, как следует реагировать. Как полагалось держать руки? Следовало ли ему обнять ее в ответ?
Ему потребовалась еще одна секунда, чтобы расслабиться и осознать, что объятия — это на самом деле довольно мило. Не так, как в тот раз, когда его поцеловала Флёр, объятия — то, чем занимались друзья, но во многих отношениях они значили для него больше, чем поцелуй Делакур.
В конце концов, как подозревал Гарри, Флёр без проблем целовала людей, но он никогда не видел, чтобы Гермиона обнимала хоть кого-то, кроме своих родителей.
Его руки неуклюже сомкнулись на ее спине, и он начал похлопывать ее, так как это делал дядя Вернон, когда обнимал тетушку Мардж. Хотя их объятие продолжалось намного дольше, чем у Вернона и Мардж. Объятия родственников Гарри — короткие, сконфуженные моменты, о которых, по мнению Вернона, никому не следовало упоминать или задумываться.
С учетом того, что речь шла о тете Мардж, Гарри изо всех сил старался не думать о тех моментах.
Наконец, их объятие завершилось, и когда Гермиона отпрянула, Гарри с тревогой заметил, что глаза ее увлажнились. Она шмыгнула и вытерла глаза краем мантии.
— Так что мы будем со всем этим делать? — спросила Гермиона.
— Ну, — медленно произнес Гарри, — сейчас мы мало что можем предпринять. По правде говоря, вообще ничего не можем, пока не выясним, где находятся остальные якоря.
Ему совершенно не хотелось втягивать Гермиону в охоту за крестражами. В конце концов, его уже убивал огромный василиск и разок ему срубили голову. Насколько опаснее мог оказаться поиск остальных?
Гермиона нахмурилась.
— И что, ты вот совсем никак не можешь найти их?
— Мы пытаемся сообразить, как их искать, — признался Гарри. —
