Мы сидели на веранде с видом на двор в качалках, но никто не качался. Краску на белых плетеных креслах подновляли бог весть сколько раз и все-таки с тех пор, как я ушел от Джинни, ее успели подновить еще раз. Свет за верандой белой пеленой застилал глаза. Вдоль веранды тихо шуршали папоротники в горшках — их недавно полили. Я мог бы внимать болтовне женщин, слушать обрывки рассказа, рассказа о том, что случилось с нами, о чем же еще, но я внимал папоротникам.
И все равно рассказ шел своим чередом. Вел рассказ не голос мисс Лиззи, ей бы это и в голову не пришло, и тем более не Джинни, а звонкий голосок Мейдин, хотя она к рассказу никакого отношения не имела, и оттого было еще хуже, потому что она брала все на веру и повторяла, перечисляла старые сплетни, городские сплетни.
Рассказывала, что видела чужими глазами, повторяла, что слышала чужими ушами: девчонки — они чудные, ну чем не птички, только что говорящие. Девчонок можно натаскать петь песни с чужого голоса, и иные из них готовы что ни день их повторять… Даже мисс Лиззи и та склонила голову набок: пусть, мол, ее говорит.
Он ушел от нее, перенес свою одежу на другой конец улицы. А теперь всем интересно посмотреть, когда он прибежит назад. Говорят, Джинни Маклейн приглашает Вуди домой обедать, а он на год ее моложе — кто не помнит, все помнят, когда они родились. Приглашает прямо у мамаши своей под носом. Вудро Спайтса приглашает, ну! После Рана кто ж еще под стать Джинни Старк, если Юджин Хадсон и тот уехал. Она ведь в родстве с самими Несбиттами. И никто не говорит, когда у них началось, да и кто такое может сказать. Говорят, что и в женском кружке, и у мисс Франсин, и в воскресной школе говорят, что она выйдет за Вудро: Вудро спит и видит на ней жениться, только Ран этого не допустит — убьет, а его или ее — кто знает. Папаша-то у Рана какой, помните, чего он раньше вытворял, да и сейчас не утихомирился. И еще Юджин уехал, он хоть Рана иной раз мог удержать. Горемыка эта Сноуди, вот уж кому тяжелый крест достался! Славный мальчоночка, но с младых ногтей отчаянный — страсть. Он может ужас что натворить. Разводиться не станет, а ужас что натворит. Не иначе как поубивает их. Джинни, говорят, ничуть его не боится. Не иначе как пьет втихаря — по папаше пошла. А и теперь, встретишь ее на улице, такая чинная — не подступись. Вы что, не знаете, они каждый, ей-ей каждый, день друг на друга натыкаются на улице, все трое. Хотят не хотят, а что поделаешь: куда им у нас в Моргане деться? В Моргане никуда не денешься. Ни от кого и ни от чего, вам ли не знать?
Отец! Ты и не слушал меня.
А Телли гневалась на нас. Она все не опускала поднос, нарочно не опускала его пониже. Мейдин взяла коктейль, не сняв белой перчатки, и сказала мисс Лиззи:
— В лавке за день так извозишься, изомнешься, что прямо совестно в дом к чужим людям идти.
— Вы, детка, чище всех нас.
У Мейдин и знакомых-то никаких нет, поэтому ей говорить не о ком, кроме как о себе.
Зато она походила на Джинни. Вылитая Джинни в детстве. Джинни впервые поглядела на меня пристально, и тут-то мне и стало ясно, до чего они похожи. (Так и всегда: стоит ей взглянуть, и сразу ясно, что дело нечисто. А то и яснее ясного.) Это сходство мне открылось, так сказать, post mortem[50], поэтому я очень гордился собой. Не то чтобы в Мейдининой мордашке проглядывала насмешка, вовсе нет, но что-то от Мейдин было в Джинни, что-то уходившее в глубь времен, к той моей Джинни, какой ей больше никогда не бывать.
Легкий ветерок от старого вентилятора на потолке — на его лопастях, белых, точно облитый глазурью пирог, сидели верхом мухи — трепал волосы девушек, казалось, их кто-то ерошит. Мейдинины темные волосы до плеч и Джиннины темные короткие, загубленные, и загубила их, по своему обыкновению, она сама. Мейдин была учтивая донельзя, даже со мной она так не старалась: нарушая через равные промежутки времени тишину, подобно папоротникам, роняющим капли, она повествовала о себе и «Крупах и кормах»; и все равно светилась, а отчего — она, хотя Джинни и была тут же, — еще не подозревала. А Джинни качаться не качалась, но на губах у нее уже играла эта ее умудренная, отрешенная улыбочка.
Я перевел глаза с Джинни на Мейдин и снова на Джинни: все прислушивался, не похвалят ли меня — но до этого предстояло еще дожить, отец! — за мою зоркость, мое прозрение. В конце концов, это я выявил их сходство. Их разделяло лишь время — больше ничего.
По двору по-прежнему разносились назойливые звуки — разговоры, стук крокетных шаров. Мы допили свои коктейли. Мисс Лиззи сидела безучастно, ее разморило. И хотя у нее в руках все еще торчал вязальный крючок, она никого по пальцам не хлопнула и до смерти не забила. Джинни вскочила, позвала нас пойти поиграть в крокет.
Поздно спохватилась.
В самом конце двора в теньке вяло передвигались Вуди, Джонни и Этта Лумисы, Нина Кармайкл, родственник Джинни, Несбитт-младший, и девчонка лет пятнадцати, которую они допустили в свою компанию. Вуди Спайтс проводил мяч через воротца. Я его считал мальчишкой и до этого года на него, можно сказать, и внимания не обращал, но сейчас он пошел вверх. Я оглядел двор, мне почудилось, что компания поредела, но я никак не мог сообразить, кого не хватает. Тут к ним присоединилась Джинни. Не хватало меня — вот кого.
Мама сказала: Сынок, ты живешь как во сне.
В банк явилась мисс Пердита.
— Я слыхала, — говорит, — ты вчера ходил туда и ушел, рта не раскрыв. Чем так, лучше вообще не ходить. Но и скандалить не надо, и делать ничего такого, что нас бы огорчило, тоже не надо. Я знаю, ты нас не огорчишь. Я и отца твоего знала, души в нем не чаяла, радовалась всякий раз, когда он домой возвращался, горевала, когда уходил, и мать твою люблю. Лучше их людей не сыскать, да и лучше пары тоже не подобрать — понятное дело, пока он дома бывал. Так и передай своей маме, как увидишь ее. А ты возвращайся-ка поскорей к своей ненаглядной женушке. Возвращайся поскорей и детишек заведи. В моем кружке все считают, что Джинни хочет развестись с тобой и выйти за Вудро. А я им: с чего вы взяли, говорю. Ее тянет к нему телом, говорю, а такое быстро проходит. Сестра моя говорит: ты его убьешь, а я ей: сестра, это ты о ком? Если о Ране Маклейне, так я его знаю с титешных лет и ни в жизнь не поверю, что он на такое способен. А наша малявка Джинни! Кто бы надоумил Лиззи ее отшлепать? Она всем говорит: не лезьте в мои дела, — смех, да и только. Встретились мы с ней тут в «Скобяных товарах», старый Холифилд смотрел сычом, но помалкивал. А я ей и говорю: Джинни, скажи, греховодница, старой мисс Пердите, с чего это у вас пошло? А она мне: ой, мисс Пердита, не надо относиться ко мне плохо. Относитесь ко мне по-прежнему, пусть все идет, как шло, будто ничего и не изменилось. Вот тебе и на, а Джинни мне: я держу деньги в Моргановском банке, Вуди Спайтс там работает, он да Ран, кроме них, там больше никого нет. И получить деньги по чеку я могу только у Вуди. Детка, говорю я ей, старайся не старайся, а вам друг от друга никуда не деться. Никуда. Одного мне жаль: что тебя на Спайтса нанесло. Эх, будь у Кармайклов сыновья — вот о чем я что ни день твержу. Хотя тот ли, другой ли — этой круговерти нет конца. Когда тебя к человеку тянет не душой, а телом, круговерти нет конца. И от этого в Моргане не уйти. Пусть наш городишко и совсем маленький.
Хорошо, говорю я намедни старому Муди, давайте разберемся. Не будем ходить вокруг и около — Джинни изменила Рану. Вот в чем суть. Вот где собака зарыта. Смотрите правде в глаза, говорю я Дейву Муди. Вот Лиззи Старк — она глаза не закрывает. И Сноуди тоже глаза не закрывает, хоть и живет за десять с гаком километров отсюда. Бедняжке Билли Тексас Спайтс — той, слава те Господи, уже ничего не понять. А вы торгуйте себе своей крупой да описывайте чужое имущество, раз вы судебный исполнитель, а мне вы не указ.
Джинни и девчонкой была бедовая, а теперь ей уж двадцать пять минуло, она и подавно никого не боится. Вся в Лиззи. И Вудро Спайтс нипочем из банка не уйдет, верно? Работа там почище, чем в лавке, да и лавка тоже ему достанется. Вот и выходит, Ран, все от тебя зависит.
И я на твоем месте вернулась бы к своей законной супруге! — Мисс Пердита ухватилась обеими руками за перекладины решетки, и ее голос набрал силу: — Ни тебе, ни мне, да и вообще никому на свете не след спать в душной конуре мисс Франсин окнами на запад, будь ты хоть трижды гордый, в августе уж во всяком случае! И пусть ты и вырос в этом доме, так не в этой же комнате. И еще послушай меня. Не вздумай в придачу и деревенскую девчонку погубить. И понимай меня как знаешь.
Она попятилась, но руки не опустила — казалось, она тащит меня за ухо, а я безвольно, завороженно плыву за ней по воздуху, и тут бы ей и уйти. Так нет, она к следующему, Вуди Спайтса, окошечку перешла.
А я вернулся в комнату, которую снимал у мисс Франсин Мерфи. Там, отец, раньше была кладовка. В ней хранились материнские лоскутные одеяла, ее подвенечное платье — страх берет, как подумаешь, чего там только не накопилось за эти долгие годы, ну да откуда тебе об этом знать.
