Даже сейчас я пишу эти слова и вновь чувствую, как меня начинает подташнивать, и я обливаюсь холодным потом. Поначалу я не мог понять, что такое он говорит. Я уже был в курсе, что какие-то неонацисты прошлой ночью ворвались на кладбище в поисках могил с еврейскими фамилиями. Я слышал по радио, что они разбивали памятники, вырезали свастики на могильных плитах. Все это вызывало во мне отвращение и гнев, но почему-то и в голову не приходила мысль, что это может иметь непосредственное отношение ко мне. Есть ли пределы наивности? Ведь Познер — еврейская фамилия. К тому же фамилия в России известная благодаря телевидению, которое сделало меня любимцем одних и объектом ненависти других — всякого рода антисемитского, шовинистического сброда типа «Памяти». Мне следовало быть готовым к случившемуся. Но я готовым не был, да и невозможно жить в такой готовности…
Я тут же поехал на кладбище. Вместе со смотрителем, звонившим мне, пришел на родительскую могилу. Было видно, что ее только что привели в порядок: она была окаймлена чистым, желтым песком, который смотрелся рамкой на фоне темной земли. На самой гранитной плите вместо буквы «В» в имени моего отца было пустое место.
Могила моих родителей на Ваганьковском кладбище в Москве
— Там была вырезана свастика, — пояснил смотритель. — Чтобы убрать ее, пришлось и букву удалить. Но вы не беспокойтесь, — поспешил добавить он, — мы исправим все. Никто и не заметит разницы.
— Не надо, — ответил я. — Пусть останется как есть. Пусть люди знают, что было.
Смотритель кивнул и, отвернувшись, тихо произнес:
— Как скажете.
С тех пор прошло несколько недель, но я все еще чувствую, как во мне закипает бешенство, как какая-то сила толкает меня, чтобы я вышел и… что? Сам не знаю. Но что бы это ни было, я не хочу этого, потому что оно, это самое нечто, разрушительно и навеяно темными силами. Я пытаюсь понять: что стоит за гневом, во власти которого я нахожусь? Почему я потерял то, чем так гордился, — умение контролировать себя, держать равновесие? Не потому ли, что лично я задет случившимся? Не думаю. Может быть, меня выбил из колеи сам факт того, что такое могло произойти? Вряд ли. Я отдаю себе отчет в росте антисемитизма в России. Более того, мне неоднократно задавали вопросы по этому поводу на публичных выступлениях в Москве и Ленинграде: «Что же нам, евреям, делать перед угрозой антисемитизма?» На это у меня был только один ответ: надо протестовать, публично протестовать, демонстрировать, выходить на улицы, требовать действий со стороны властей. Пусть это опасно, пусть есть угроза, что нападут на вас — все равно, надо протестовать во весь голос, нет другого выхода.
Но еще я говорил о солидарности…
Есть ли кому-нибудь дело, когда азербайджанцы режут армян, как это было в Баку? Дело есть — только армянам. А когда азербайджанцев убивают армяне? Все верно, до этого дело есть только азербайджанцам. И так далее. Узбеки горюют по поводу своих убитых, таджики — по поводу своих, грузины-месхитинцы кричат о помощи, когда становятся жертвами грузин-христиан, но им совершенно безразличны бедствия крымских татар. Евреев же заботят лишь их беды. Каждый печется исключительно о себе, о своей национальности, о своей религиозной принадлежности.
Не будет мира, пока все не поймут, что насилие по отношению к другим бьет по каждому из нас. Если мы не поднимем свой голос в защиту тех, кто от нас отличается цветом кожи, верой, культурой, нечего ожидать, что им будет дело до нас.
Такова, если угодно, суть моей проповеди, суть того, во что я верую. Согласен: если бы вандализм, совершенный на Ваганьковском кладбище, не задел меня лично, я вряд ли пережил бы подобную бурю чувств. Но более всего меня угнетает всеобщая апатия и безразличие властей, когда речь идет о таких преступлениях. Вот вам пример. Вскоре после случившегося на Ваганьковском кладбище нечто похожее произошло в небольшом городе на юге Франции. Было разгромлено еврейское кладбище — уничтожены памятники, осквернены могилы. Но сходство этим и ограничивается. Потому что вся Франция, десятки и сотни тысяч людей вышли на улицу, состоялась гигантская антифашистская демонстрация, во главе которой шел президент Французской Республики Франсуа Миттеран. Это было недвусмысленное выражение единства народа и правительства.
В России не было ничего похожего. Более того, для меня очевидно нежелание советского руководства занимать ясную и твердую позицию относительно растущей волны русского фашизма (исключением является Александр Николаевич Яковлев, человек уникальных моральных принципов). Что до Горбачева, то он ходит вокруг да около, впрочем, это и не удивительно. Михаила Сергеевича отличает стремление сидеть одновременно на двух стульях. Однако даже Ельцин, человек, славящийся своей прямотой, отказывается говорить на эту тему. Не забыть мне того дня, когда я отправился брать у Бориса Николаевича интервью для Гостелерадио СССР. Это было накануне выборов Председателя Президиума Совета народных депутатов Российской Федерации — баллотировались, помимо Ельцина, два кандидата: бывший Председатель Совета Министров СССР Рыжков и директор завода ЗИЛ, чью фамилию я запамятовал. Ельцин был тогда заместителем председателя Госстроя, находился в опале, власти всячески пытались опорочить его. Он блестяще ответил на мои вопросы, настолько, что интервью запретили (кассету потом кто-то выкрал, и интервью было показано в Ленинграде и в Свердловске).
* * *
Буквально через несколько дней после этого у меня дома раздался телефонный звонок.
— Слушаю.
— Владимир Владимирович?
— Да, это я.
— Добрый вечер. Ельцин говорит.
— Добрый вечер, Борис Николаевич. — Я был сильно удивлен.
— Владимир Владимирович, вы в курсе того, что выкрали наше с вами интервью и показали его в Свердловске и Ленинграде?
— Нет, не в курсе.
— У вас не будет неприятностей?
— Да не думаю. Ведь не я выкрал…
— Хорошо. Но если что — позвоните мне, я прикрою вас…
Я вспомнил об этом и хотел бы сказать, что обычно люди, находящиеся на самом верху, очень быстро забывают о тех, кто хоть как-то помог им в этом. Звонок Ельцина мне несомненно говорит в его пользу.
* * *
Во время интервью я спросил Ельцина о том, как он относится к таким «патриотическим» организациям, как «Память». Он ответил, что следовало ожидать роста националистических настроений и быть готовым к ним.
