— Борис Николаевич, — уточнил я, — я хотел услышать ваше личное мнение о подобных группах и организациях.
Ельцин вновь ушел от ответа и, насупив брови, процедил:
— По крайней мере, уходить с Мавзолея — не тот метод, которым надо пользоваться.
Этим он «вставил» Горбачеву за то, что тот демонстративно покинул трибуну Мавзолея во время первомайского парада и демонстрации, когда по Красной площади прошла группа слегка подвыпивших националистов, оравших в его адрес всякого рода оскорбления.
Когда интервью завершилось, Ельцин похлопал меня по плечу и, улыбнувшись своей фирменной хитрой улыбкой, делавшей его похожим на булгаковского кота Бегемота, сказал:
— Я понимаю, почему вы спрашивали о «Памяти», но сейчас еще не время отвечать.
Не время? Другими словами, «Память» — политическая сила, с которой приходится считаться, сила, которой Ельцин хочет воспользоваться в собственных политических целях? Понятно, политика — дело грязное, но разве необходимо залезать в эту грязь по самую макушку?..
Совсем недавно участвовавшему в ток-шоу председателю КГБ СССР и члену Президентского Совета В.А. Крючкову задали тот же вопрос — мол, что думает он о «Памяти» и подобных организациях? Его ответ многих потряс.
— «Память», — сказал он, — имеет целый ряд положительных аспектов, среди его членов есть преданные патриоты России, которые уже совершили и продолжают совершать замечательные дела.
— Например? — спросил ведущий.
Товарищ Крючков решил не нагружать нас излишними подробностями.
— А как насчет некоторых других членов, как насчет не столь положительных аспектов?
Главный гэбэшник страны скромно промолчал.
На этом заканчиваю разговор о тех событиях, которые подтолкнули меня к написанию послесловия…
— Когда я, девятнадцатилетний идеалист, приехал в СССР в декабре 1952 года, это было государство, общество, не знавшее себе равного по несоответствию между тем, что официально заявлялось, писалось, вещалось и распространялось средствами массовой информации, и тяжелой, чтобы не сказать ужасной, реальностью каждодневного существования. Однако большинство предпочитало верить своим ушам, нежели глазам. Герой этого анекдота все-таки отдает себе отчет в том, что между услышанным и увиденным есть противоречие. Но большинство его сограждан — я даже рискну сказать, подавляющее большинство, — закрывали глаза, чтобы не видеть. И продолжают жить с плотно закрытыми глазами. Отчего?
Не потому ли, что мешает открывать глаза упрямая гордость за победу над нацистской Германией? Не обязательно смотреть пронзительный фильм «Белорусский вокзал», чтобы понимать: Великая Отечественная была, несмотря ни на что, звездным часом советского народа, временем, когда Сталину пришлось отпустить вожжи, потому что не было другого пути к победе над Гитлером. Впервые (и в последний раз) советскому человеку позволили проявить инициативу, впервые он почувствовал себя в полной мере человеком, впервые смог выпрямиться и высоко поднять голову.
Быть может, глаза народу затуманили успехи послевоенного восстановления? Ведь и правда добились неслыханных результатов: всего лишь за пять лет вышли на довоенные рубежи. И дело не только в том, что потеряли около тридцати миллионов своих лучших людей, не только в том, что были уничтожены тысяча семьсот городов и поселков, семьдесят тысяч деревень и селений, не только в том, что без крыши над головой остались двадцать пять миллионов человек, и даже не в том, что одна треть национального богатства сгорела дотла. Главное — и в этом я абсолютно убежден — это сделали без чьей-либо помощи, одни. Советологи предсказывали, что для этого потребуется ни много ни мало пятьдесят лет. Потребовалось ровно на порядок меньше.
А возможно, нежелание видеть правду — это следствие страха, чувства самосохранения, вытекающее из осознания кары, ожидающей любого, кто усомнится в мудрости и гениальности «отца народов»?
Скорее всего, верно и первое, и второе, и третье. Тут и в самом деле сработало своеобразное триединство.
Нет лучшего сатирика, чем Михаил Жванецкий. Нет человека умнее. Думаю, нет человека и печальнее… разве что Гоголь. Почему-то я считал, что Гоголь не выступал перед публикой со своими произведениями. Оказывается, как мне подсказали, не просто выступал, а, по словам Б.М. Эйхенбаума, «Гоголь отличался особым умением читать свои вещи, как свидетельствуют многие современники». Панаев говорит, что «Гоголь читал неподражаемо»…
Жванецкий отличается от многих классиков еще одним: он невероятно, неслыханно афористичен, он такое говорит одной фразой, что другому не высказать и в нескольких предложениях.
Публика помирает со смеху, публика все понимает, публика знает истинную цену советскому ширпотребу, она не раз стояла в многочасовых очередях за «их» туфлями, не раз «благодарила» продавца за оставленную под прилавком пару импортных босоножек. Публика все понимает. Но это сегодня. Было же время — я застал его — когда все та же публика и в самом деле верила, что «наши туфли — во!» — и не только туфли. Верили в лозунг: «Советское — значит отличное», и лишь много лет спустя, уже сегодня, добавили к нему полное иронии окончание: «Советское — значит отличное… от иностранного».
Вы помните, я рассказывал о генерале Иосифе Иосифовиче Сладкевиче, чьи танки сорок шесть лет тому назад перешли советскую границу?
Как и подавляющее большинство его соотечественников, генерал Сладкевич никогда не бывал за рубежами страны Советов. То, что находится там, «за бугром», его мало интересовало и по определению не могло сравниться с СССР, где все «во!».
Иосиф Иосифович был абсолютным порождением большевистской революции. Он родился в 1902 году в еврейском местечке на Украине. Жила семья исключительно бедно, в постоянном страхе погромов, и считала это нормальным положением дел. Так жили его родители, так жили их родители, так было, есть и будет. Быть евреем в Российской империи как раз и означало жить так — по крайней мере в это верили все или почти все, кто обретался за чертой оседлости. Ребе учил их терпению, скромности, умению радоваться малому, не выделяться, говорить тихо и вежливо и молить Бога, чтобы когда-нибудь он избавил избранный им народ от казаков и погромов.
Но, как это всегда бывает, встречались и те, кто не хотел мириться с такой проповедью, не соглашался с тем, что якобы было уготовано им судьбой. Если верно то, что народы Российской империи были угнетаемы царизмом, то это вдвойне справедливо для евреев; удивительно ли, что именно из их рядов вышли те, кто бился насмерть с властью? Необычайно высокий процент евреев среди революционеров, а затем и руководителей в коммунистической партии и правительстве непосредственно после захвата власти большевиками лишь свидетельствует о сказанном.
