Иван Васильевич внимательно выслушал тайное письмо Федка Шестакова и тотчас приказал родичу своему, боярину Ивану Григорьевичу Мамонову, ехать в Литву и тайно передать Елене его приказ.
– Записывай, Андрей Федорыч, все, что сей часец сказывать будет нам государь, – молвил Курицын дьяку Майко.
– Ну, пиши княгине Олене, – начал государь. – «Яз тобя дал за великого князя Александра не просто, а с крепким наказом, да и князь Александр клятвенную грамоту нам дал, дабы тобе, нашей дочери, будучи за ним, доржать наш греческий закон, а ему тобя к рымскому никоторыми делы не нудить. И ты бы сама, дочка наша, памятовала Бога и доржала бы крепко греческий закон, а мужа своего не слушала. И придется тобе даже до крови или до самой смерти пострадать, а к латыньскому закону ты бы не приступала. Против же порушенья в Литве греческого закона мы хотим бороться наикрепко. Яз пошлю полки свои и буду биться сколь нам Бог поможет».
– А от меня же, – добавил дьяк Курицын, – передал бы челобитную моему приятелю Федору Шестакову, дабы он тайно известил о всем, что деет папа Александр в Литве против веры православной, какая свара там идет и как русские православные князья с их дворами и холопами против рымского закона борются. Да известил бы так же тайно, был ли у великого князя Александра посол от Стефана молдавского и взял ли с ним мир князь литовский. Пусть вызнает, есть ли союз у князя Александра с братьями, сиречь с королем польским и королем угорским, и в дружбе ли сии короли со Стефаном молдавским. Пусть боярин Мамонов, по воле государя, вызнает про турского султана Баязета и про Менглы-Гирея крымского, мирны ли они с Польшей и с Литвой, а также не воевали ли турки зимой Польскую землю или весной, да и про огненный наряд пусть спросит: посылал ли султан в помочь Менглы-Гирею пушки и пищали к Киеву.
Государь выслушал все вопросы Курицына, одобрил их и сказал благосклонно:
– Все, Федор Василич, добре ты в вопросах своих указал. Более спрашивать не о чем. Токмо ты поспеши, отправь послом боярина Мамонова днесь же к зятю моему.
Наступили последние дни августа. В воздухе все больше и больше летало серебряной паутины, а у заборов дворцовых садов уже краснела рябина, опуская вниз тяжелые кисти ягод; в обобранном вишневом саду, в полувысохших кустах малинника и в сухом репейнике звонко посвистывали синицы, бойко чирикали чижи и важно прогуливались по ветвям и по садовым дорожкам красногрудые снегири, позванивая, как бубенчики: «Взумм-взумм, взумм-взумм!»
Государь, идя вдоль высокого забора своего сада, услышал, как во двор, глухо гремя колесами по деревянному настилу, въехала тяжелая колымага. По стуку копыт можно было полагать, что упряжка в шесть коней, с двумя кологривами. Слышно было еще, как за колымагой проскакал верховой.
Старый государь медленно направился к садовой калитке, у которой неожиданно встретил дьяка Курицына.
– Будь здрав, государь, – поклонился дьяк. – Прости, без зова к тобе.
– Будь здрав и ты, Федор Василич! – ответил Иван Васильевич.
– Послы, государь, прибыли от зятя твоего: маршалок Станислав Глебович Кишка и писарь Иван Сапега, – доложил Курицын.
– Пошто присланы? – спросил Иван Васильевич.
Дьяк Курицын рассмеялся и молвил:
– Надумал, вишь, зять твой с братьями своими заступиться за кого?! За Стефана молдавского против султана турского! И тобе честь оказывает, предлагает принять участие в сем деле.
Иван Васильевич тоже рассмеялся и молвил:
– Знает зять, где взять, чужими руками жар загребать хочет. Стефан-то один на один с султанами управлялся, да и у нас ратной силы не занимать стать.
– Далее, – продолжал дьяк, – князь Александр требует, неведомо почему, дабы ты Киев со всеми пригородами в докончательную грамоту вписал на его имя. Либо дал бы ему особо на сие дополнительную грамоту, не вздумал бы вписать, как Вязьму и другие города, на свое имя.
– Объестся! – засмеялся Иван Васильевич. – Брюхо заболит.
– Прости, государь, – заметил дьяк, – но яз мыслю, с таким посольством тобе баить негоже и невместно. И яз так решил: ежели будет воля твоя, на речи послов отвечать Ховрину, мне и другим нашим дьякам. Кому же и о чем нам говорить – ты сам повелишь. Забыл еще сказать, зять-то еще тобе баит, что ты нарушил с ним докончанье: ему велишь быть в мире с Менглы-Гиреем, а сам Менглы-Гирея напущаешь на Литву.
– Ишь как ловко придумал, – молвил государь.
– Маршалка яз не ведаю, а Ивашка Сапега так же крамолит, как и Иван Фрязин, – и нашим и вашим. Двурушник!
Государь быстрыми шагами направился в свои хоромы, распорядившись:
– Веди послов в соседний покой с моей трапезной. Яз потом пошлю за тобой Саввушку.
Когда Курицын прочел в присутствии казначея Ховрина, дьяка Мамырева, дьяка Майко и окольничих верительную грамоту великого князя литовского и передал подробное содержание челобитья послов Кишки и Сапеги, государь сказал:
– Яз сам с послами баить не буду. Вы все слышали. А мои ответы им таковы. Пусть первым отмолвит маршалку Станиславу боярин Ховрин:
«Мы со Стефаном-воеводой в свойстве и в одиночестве, а коли будет весть от самого Стефана, что на него турки идут и ему нужна наша помочь, и мы пойдем за православие против поганства».
Вторым пусть говорит Ивану Сапеге Курицын:
«И ты, Ивашка, сказывал, что в нашем докончанье с литовским великим князем Киев и пригороды и волости киевские не вписаны. Зять наш сам с нами не хочет доброго пожитья: насылает на нас ордынских царевичей, а дочерь нашу нудит к рымскому закону. Гораздо ли и лепо ли сие?»
А дьяку Майко сказать зятю:
«Так же не гораздо чинит зять мой, насылая на Крым ордынских царевичей, на что жалуется мне хан Менглы-Гирей. Какому же добру между нами быть, ежели мой зять одиначится с нашими недругами и свои клятвенные грамоты о греческом законе не исполняет?»
Потом говорить еще от моего имени дьяку Даниле Мамыреву о двух немцах – Наймбольте Вингольте и Мартыне Боксе, которые из ливонской земли ехали в свейскую землю, не просячи у меня проезду; сих немцев Яков Захарьич, наместник новгородский, поймал и к нам прислал, яко лазутчиков. Ныне же великий князь тех немцев называет «своими». Гораздо ли зять мой деял, посылая во время нашей рати со свеями тайно от нас «своих» людей к нашим ворогам?
Больше ни о чем с послами не говорить, а баить токмо о том, писала бы мне о здравии своем дочь моя, великая княгиня литовская. Пусть едут с Богом послы и немцы восвояси, а приставом дай им Третьяка Михайлыча Синие Губы.
Все вышли от государя, но Иван Васильевич взглядом задержал дьяка Курицына.
– Пришло время, Федор Василич! Собирай все нужное для складной грамоты князю литовскому да пришли ко мне сей часец молодого Холмского, князя Василья Данилыча…
– Дозволь, государь, еще молвить. О Казани яз тобе сказывал, ныне весть есть: шибанский царевич Агалакхан и проклятый Урак на Казань напали, а сей, прости, сопляк, царь Абдул-Летиф, забоялся, яко щенок волков, – плачется, скулит, помощи просит, тобе к ногам жмется…
– Добре, – сказал Иван Васильевич, здороваясь с вошедшим князем Василием Холмским. – Легок на помине!..
– Прости, государь, – кланяясь, сказал Холмский, – без зова, – и, взглянув на Курицына, добавил: – О Казани ведаешь?
– Ведаю, – ответил государь. – Без зова ты, но ко времю пришел. Татар без урока оставлять нельзя. Пошли-ка ты под Казань князя Ивана Александрыча Барбашу-Суждальского с его судовой ратью да Михайлу Костянтиныча Беззубцева, сына старого воеводы. А по полкам у них пусть будут: в большом полку – князь Иван Барабаш, в передовом – Михайла Беззубцев, в правой руке – Семен Карпов, он в декабре ныне уж на Казань ходил, знает, где идти, и Андрей Василич Сабуров, окольничий мой, – в левой руке. В конной рати пойдет князь Федор Иваныч Бельский. При полках у него быть: в передовом – князь Семену Иванычу Стародубскому, в правой руке – Юрью Захарычу, в левой руке – Димитрию Василичу Шеину, в Сторожевом полку – Петру Семенычу Лобану-Ряполовскому, сыну Семена Иваныча, сиречь внуку князя Ивана Юрьича Патрикеева, – пусть на боевое крещение пойдет. – И, оборотясь к Курицыну, государь продолжил: – Придется Летифа с престола сымать: глуп и труслив. Временно посадим паки Махмет-Эминя. Хоша хрен редьки не слаще, но пока более некого. Нужен нам еще Менглы-Гирей. Кстати, Василь Данилыч, – обратился государь к Холмскому, – прихвати заодно с Казанью-то и Югорскую землю и вогуличей. Пошли к ним воевод – князей Семена Курбского, князя Петра Ушатого да Василья Боженкова и другого Василья – как его там? – Бражника-Заболотского. Пусть-ка они позлей югорчан да вогуличей потреплют да серебра да пушнины поболее для казны возьмут. Для сего им более трех тысяч воев не понадобится. Собери сих из наших устюжан, вятчан, двинян, пинежан, вологжан и других.
