на кровать, где должен был лежать Садзаки. Над изголовьем висел набор шарнирных и откидных медицинских сервомеханизмов – этакая стальная рука с множеством когтистых пальцев. И все они были покрыты кровью. Успевшая загустеть, она напоминала восковые натеки.
– Паскаль, не надо сюда…
Но Паскаль уже успела увидеть то, что лежало на кровати под инструментами. Постель тоже была в крови. Разглядеть, где кончался Садзаки, а где начинались его выпотрошенные внутренности, представлялось почти невозможным. Он чем-то напоминал капитана, но вместо серебряного цвета здесь господствовал красный. Как будто художник нарисовал на одну и ту же тему две картины, но в разных тонах. Две половины одного страшного диптиха.
Грудь трупа была раздута, она высоко вздымалась над постелью, будто по телу Садзаки бежали гальванические токи. Но сама грудная клетка была разодрана. На дне рваной раны, тянувшейся от грудины до лобка, запекалась кровь; как будто чудовищная ручища разорвала Садзаки почти пополам и вытащила все внутренности. Скорее всего, так и было.
Возможно, это произошло, когда триумвир заснул. Пытаясь удостовериться в этом, Хоури вгляделась в его лицо. Но различить выражения не удалось – слишком много крови.
Нет, Садзаки почти наверняка не спал.
Хоури почувствовала, как сзади приблизилась Паскаль.
– Я уже видела смерть, – сказала та. – На моих глазах убили отца.
– Но такого тебе видеть не приходилось.
– Ты права, – ответила Паскаль.
И тут грудь Садзаки будто взорвалась. Из нее что-то вылетело, неразличимое в фонтане крови, – а миг спустя плюхнулось на окровавленный пол и помчалось прочь, волоча за собой похожий на червя голый хвост.
И тут же еще три крысы высунули из Садзаки острые морды, раздувая ноздри и злобно тараща на Хоури и Паскаль черные бусины глаз. Эти зверьки тоже выскочили из разверстой груди мертвеца, шлепнулись на пол и последовали за первой крысой. Все они моментально скрылись в темном углу комнаты.
– Давай-ка сматываться, – сказала Хоури.
Не успела она договорить, как что-то сдвинулось. Стальная рука со слепящей быстротой устремилась к ней и схватила парой кривых, как клешни, с алмазными резцами инструментов, да так ловко, что она успела лишь пронзительно взвизгнуть. Клешни терзали куртку, а Хоури, напрягая все силы, пыталась вырваться из стального капкана.
Ей удалось высвободиться, но машина успела вцепиться в плазмобой и мощным рывком выдернула из рук. Хоури рухнула на пол, в жидкую грязь, успев заметить, что ее куртка в крови Садзаки. А вот несколько пятен поярче – это уже ее собственная кровь.
Хирургическая машина держала плазмобой на виду, как бы хвалясь захваченным трофеем. Парочка наиболее ловких манипуляторов начала ощупывать клавиши управления и поглаживать кожу приклада; аппарат явно испытывал при этом садистское наслаждение. Манипуляторы наводили ствол на Хоури.
Паскаль подняла свой лучевик и разнесла всю установку. Измазанные кровью металлические фрагменты рассыпались по останкам Садзаки. Плазмобой Хоури шлепнулся в слизь обугленным, от него шел зловонный дым, из разбитого корпуса вылетали голубые искры.
Хоури поднялась с пола, всем телом ощущая кровь и грязь, в которой успела выпачкаться с головы до ног.
Безнадежно испорченный плазмобой злобно жужжал, искры сыпались все гуще.
– Сейчас взорвется! – крикнула Хоури. – Бежим!
Они повернули к двери и только спустя секунду сообразили, что путь к отступлению отрезан.
Их были тысячи. Они шли в три слоя, утопая в скользкой жиже. Причем каждой крысе была безразлична собственная судьба: уборщицы перли безумной массой в предчувствии близкой победы. А сзади нажимали новые крысы – сотни, тысячи. Они лезли друг на друга; они покрывали весь пол коридора в пределах видимости.
Хоури выхватила оставшееся у нее оружие – маломощный иглострел, который она ценила только за точность боя. Ана водила стволом вдоль фронта крысиной волны, а Паскаль палила из лучевика, тоже не сказать что самого подходящего оружия в данной боевой ситуации. Крысы вспыхивали и взрывались, но каждую погибшую спешили заменить десятки живых. Первые ряды грызунов уже подступили вплотную к лазарету.
Внезапно коридор вдали залился ослепительным светом, а затем раздалась серия взрывов, таких частых, что они сливались в сплошной рев. Гром и вспышки приближались, ударные волны подбрасывали крыс в воздух. Вонь от горящих грызунов казалась невыносимой.
Постепенно крысиный натиск ослабел, а затем и вовсе прекратился. В дверях возникла Вольева. Ее автомат плевался дымом, дуло приобрело цвет свежей лавы. За спиной у Хоури вдруг прекратил шипеть ее испорченный плазмобой, и наступившая тишина казалась зловещей.
– Самое время убраться отсюда, – проговорила Вольева.
Паскаль и Хоури бросились к ней, давя крыс – и дохлых, и в панике ищущих укрытие. А потом на Ану обрушилась сзади раскаленная волна чудовищной силы, и она почувствовала, что летит.
Глава тридцать вторая
На подлете к поверхности Цербера, год 2566-й
На этот раз ощущение амнезии прошло быстрее, хотя виды, открывшиеся Силвесту, были для человеческого глаза не просто дикими, а невообразимыми.
– Мы спускаемся к «Плацдарму», – проинформировал его скафандр лишенным всякой аффектации голосом, как будто это было самое заурядное событие в мире.
По визору скафандра бежали какие-то изображения, но глаза Силвеста не успевали сфокусироваться на них, и он приказал проецировать изображения прямо в мозг. Стало лучше: ложные контуры поверхности – теперь уже огромные, занимающие половину неба, – рисовались в сиреневых тонах, и этот мир казался еще более складчатым, еще более похожим на мозг, чем раньше. Естественное освещение практически отсутствовало, если не считать два слабых красных маячка: Гадес и Дельту Павлина. Скафандр это компенсировал, смещая почти инфракрасные фотоны в видимый спектр.
Что-то торчало над горизонтом, мигая в зеленых тонах.
– «Плацдарм», – сказал Силвест, желая хотя бы услышать человеческий голос. – Я его вижу.
Отсюда «Плацдарм» казался совсем маленьким – будто шальной осколок изувечил статую бога. Цербер имел в диаметре около двух тысяч километров, «Плацдарм» – всего четыре километра в длину, но бóльшая его часть утонула в коре. Малая величина
