И лишь положив трубку он осознал, что Гарсиа Маркес не задал ни единого вопроса ни про фетву, ни про его теперешнюю жизнь. Он говорил с ним как писатель с писателем — про книги. Это тоже само по себе было огромным комплиментом.
Моментальный снимок коллапса времени незадолго до того дня, когда. Они летели сначала по маршруту Мехико — Буэнос-Айрес — Огненная Земля, затем вдоль чилийского берега в сторону Новой Зеландии. Когда пересекли линию перемены дат, его мозг отказал. Скажи ему кто-нибудь, что сейчас прошлый вторник, время — четыре тридцать, он бы поверил. Эта линия до того сбивала с толку, что время крошилось у тебя в руках, как несвежий хлеб, ты мог сказать о нем что угодно и услышать в ответ: конечно, а что, почему нет. Линия говорила: время — фикция, к реальности оно отношения не имеет; линия наводила на мысль, что случиться может абсолютно все, вереница дней может, если захочет, дать задний ход, твоя жизнь может бешено размотаться, точно кинопленка, выплеснутая на пол из сломанного проектора. Время может стать прерывным, стать чередой не связанных между собой моментов, может сделаться хаотичным, бессмысленным, а может просто-напросто вскинуть руки в отчаянии и кончиться. Из-за этого внезапного хронологического смятения перед глазами у него все поплыло, и он едва не потерял сознание. Когда пришел в себя, они были уже в Новой Зеландии, снова в англоязычной стране, что успокаивало. Но самое сильное смятение ему еще предстояло пережить. Шум крыльев истребляющего ангела не долетал до его ушей, но крылья были там, над его головой, опускались все ниже, ниже.
Моментальный снимок дней перед тем днем, когда. В Новой Зеландии и Австралии охрана была более разумной, не столь навязчивой, легче переносимой. Но их ждало кое-что, о чем они не догадывались. Когда ехали через остров Северный мимо извергавшегося уже не первый месяц вулкана Руапеху, над которым стоял, сердито прочерчивая небо, косой столб дыма, они не думали о предзнаменованиях. В Австралии провели уик-энд в Голубых горах близ Сиднея, во владении, весьма уместно названном «Блаженная дрема», будучи гостями Джули Кларк и Ричарда Невилла — великого пост-хиппи, бывшего редактора журнала «Оз», одного из ответчиков по знаменитому делу о непристойности в «школьном номере» журнала и автора основополагающих мемуаров «Хиппи-хиппи-шейк», своего рода летописи контркультуры шестидесятых; и в этой зоне небесного кайфа (они спали в хижине на дереве) трудно было думать о чем-либо, кроме мира и любви. Они и представить себе не могли, что совсем скоро окажутся на волосок от смерти, что через два дня наступит самый гибельный момент за все эти полные угроз годы.
Моментальный снимок того дня, когда. Они решили задержаться после трудовой части поездки и отметить Рождество под австралийским солнцем, и полиция согласилась снять охрану, потому что никто не мог узнать, что они остались в стране. Их пригласил к себе романист Родни Холл, живший в красивом, уединенном месте у моря в городке Бермагуи, штат Новый Южный Уэльс, в четырех часах езды на юг от Сиднея. Рождество в Бермагуи, заверил их Родни, будет настоящей идиллией в узком кругу. Когда начались школьные каникулы, из Лондона к ним вылетел Зафар, и они встретили его в Сиднее. В свои шестнадцать с половиной Зафар был высокий, широкоплечий юноша, замечательно уверенный в себе в физическом плане. Утром того дня, когда полиция предоставила их самим себе, они решили отпраздновать это в кафе около пляжа Бондай-Бич, и некий мужчина, похожий на араба, начал странно на них поглядывать, а потом вышел, встал на тротуаре и принялся торопливо кому-то звонить и горячо, с жестикуляцией, разговаривать. Зафар поднялся со словами: «Давайте-ка я выйду поговорю с ним», и его отец испытал странное и приятное чувство, что его защищает собственный сын, но попросил Зафара не вмешиваться. Звонивший, как оказалось, опасности не представлял, и они направились, чтобы пуститься и долгий путь на юг, туда, где был припаркован взятый напрокат «холден» с кузовом «седан».
Элизабет взяла с собой гомеровскую «Илиаду» на аудиокассетах и включила и машине магнитофон, так что во время езды через южную часть Нового Южного Уэльса по шоссе Принсез-айвей мимо Тиррула — пригорода Вуллонгонга, где Д. Г. Лоуренс написал роман «Кенгуру», — и дальше, вдоль океанского берега, музыка австралийских географических названий, похожая на гудение диджериду[212], звучала контрапунктом к воинственным, трагическим собственным именам древней Греции и Трои: Геррингонг, Агамемнон, Наура, Приам, Ифигения, Тоумронг, Клитемнестра, Уондендиан, Джеррауонгала, Гектор, Ятте-Ятта, Мондайонг, Андромаха, Ахилл; Зафар, убаюканный древним сказанием о винно-чермном, рыбообильном море, растянулся на заднем сиденье и крепко заснул.
Примерно на полпути был городок Милтон, он к тому времени просидел за рулем два часа и, вероятно, должен был остановиться и поменяться местами с Элизабет — но нет, настаивал он, он нисколько не устал, он счастлив, что может вести машину. Кончилась очередная кассета, и на мгновение — на долю мгновения — он перевел взгляд на кнопку «извлечь», и тут несколько событий произошли очень быстро, хотя в тот момент Время, в надежности которого он после пересечения линии перемены дат постоянно сомневался, словно бы замедлилось и даже почти остановилось. По боковой дороге приблизился огромный сочлененный контейнеровоз и сделал размашистый левый поворот, и он постоянно потом будет говорить, что кабина водителя заехала за белую линию, хотя Элизабет запомнилось, что он сам слегка вильнул вправо, но как бы то ни было, вдруг раздался оглушительный, душераздирающий звук, жуткий смертельный скрежет металла о металл, и кабина грузовика шарахнула «холден» прямо по водительской двери, вминая ее, и замедлившееся время замедлилось еще больше, ему казалось, их протаскивает вдоль этой кабины целую вечность — может быть, секунд двадцать, а может быть, час, — и, когда они наконец ее миновали, «холден» понесло по шоссе в сторону, к травянистой обочине, а прямо за обочиной, все ближе, ближе, было большое раскидистое дерево, и на каком-то этапе борьбы с рулевым колесом в его вяло соображающем мозгу медленно сформировалась мысль: я не смогу объехать это дерево, мы на это дерево налетим, да, точно, мы на него налетим, мы налетим… налетели, и он посмотрел на Элизабет, которую кинуло на ремень безопасности: глаза широко ты, рот разинут, и из него вылетает белое облачко дыхания, похожее на реплику в комиксах, и в этот миг он испугался, что, может быть, это жизнь покидает ее тело, и он заорал не своим голосом ты не ударилась? не зная, что будет делать с остатком своей жизни, если не услышит ответа.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
