Проснулся Зафар. «Что-то случилось? — сонно спросил он. — Что происходит?» Да, Зафар, видишь это дерево, которое теперь стоит посреди машины? Вот что происходит, сынок.
Все трое остались живы. В девяти случаях из десяти такая авария привела бы к гибели всех, кто ехал в машине, но этот случай был как раз десятый, и обошлось даже без единого перелома. Машину могло затащить под грузовик, и тогда все они были бы обезглавлены; но она отскочила от колеса. А сзади на полу, рядом со спящим сыном, стоял открытый ящик с бутылками вина, которые они везли Родни в подарок. Когда машина ударилась о дерево, бутылки метнулись вперед, точно снаряды, и врезались в ветровое стекло. Попади они ему или Элизабет в голову — проломило бы череп. Но «снаряды» пролетели у них над плечами. Элизабет и Зафар вышли из машины без посторонней помощи, у не было ни царапины. Ему повезло чуть меньше. Водительскую дверь смяло, ее можно было открыть только снаружи, у него были большие синяки и несколько глубоких порезов на голом правом предплечье и на правой ступне, обутой в сандалию. На предплечье образовалась яйцевидная опухоль, которую он посчитал признаком перелома. Заботливые милтонцы пришли им на помощь, вывели его из машины, и он сел на траву, неспособный говорить, весь уйдя в облегчение и в шок.
И еще одна удача: неподалеку было небольшое медицинское учреждение, больница Милтон-Улладулла, и оттуда быстро приехала «скорая». Мужчины в белых халатах, подбежав, остановились и вгляделись в него. «Простите, друг, а вы не Салман Рушди?» В эту минуту он совершенно не хотел им быть. Он хотел быть безымянным пациентом, получающим медицинскую помощь. Так или иначе — да, это он и есть. «Понятно, друг, сейчас, может быть, момент совсем неподходящий, но не могли бы вы дать автограф?» Дай ему автограф, подумал он. Это медик из больницы.
Приехали полицейские и взялись за шофера грузовика, который сидел в своей кабине и чесал в затылке. Грузовик выглядел так, словно не было никакой аварии. Это чудовище отмахнулось от «холдена» как от мухи, и на нем не видно было ни царапины. Как бы то ни было, полицейские допрашивали шофера с пристрастием. Они тоже сообразили, что на траве, ошеломленный и раненный, сидит Салман Рушди, и хотели знать, какую религию исповедует шофер. Тот был озадачен. «При чем здесь моя религия, не понимаю?» И все-таки — он мусульман? Он верит в ислам? Он из И-ра-на? И поэтому он хотел убить мистера Рушди? Может быть, он выполнял задание аятоллера? Приводил в исполнение — как это называется — фетсо? Несчастный замороченный водитель качал головой. Он не знал, кто этот тип, с которым они столкнулись. Он просто вел себе грузовик и знать не знал ни про какое фетсо. В конце концов полицейские поверили ему и позволили ехать дальше.
Контейнер грузовика был наполнен свежим органическим удобрением. «Это что же получается, — слегка истерическим тоном спросил он Зафара и Элизабет, — нас едва не угробил полный грузовик говна? Мы чуть не погибли под кучей навоза?» Да, именно так. Он, которому почти семь лет удавалось ускользать от профессиональных убийц, чуть было не встретил вместе с близкими свой конец под могучей лавиной дерьма.
В больнице скрупулезное обследование показало, что со всеми все в порядке. Его рука не была сломана — только сильно ушиблена. Он позвонил Родни Холлу, и тот сказал, что отправится за ними немедленно, но это значило, что он приедет самое раннее через два часа. Тем временем в больших количествах начали появляться журналисты. Персонал больницы делал все, чтобы отогнать их подальше, отказывался сообщать, кто в ней получает — и получает ли кто-либо — помощь после дорожной аварии. Но журналисты знали то, что знали, и крутились вокруг. «Вы можете, если хотите, побыть здесь до тех пор, пока за вами не приедет ваш знакомый», — сказали им врачи и медсестры. Так что они ждали в отделении скорой помощи — сидели и пристально смотрели друг на друга, точно желая убедиться, что близкие тут, что они живы.
Приехал Родни — весь забота, весь внимание. Журналисты, сказал он, еще здесь, поэтому — как нам быть? Просто быстро пройти мимо, дать им щелкнуть фотоаппаратами и сесть в машину?
— Нет, — сказал он Родни. — Во-первых, я не хочу, чтобы завтра во всех газетах появились мои снимки, где я весь в синяках и с перевязанной рукой. А во-вторых, если я уеду в вашей машине, им не составит труда понять, где я буду находиться, и это испортит нам Рождество.
— Я могу взять сейчас Элизабет и Зафара, — предложил Родни, — а вас посадить в паре миль к югу. Как выглядят Зафар и Элизабет, никто не знает, поэтому мы сможем выйти, не привлекая внимания.
Доктор Джонсон, добросердечный молодой врач, который ими занимался, сделал предложение.
— Моя машина стоит на стоянке для персонала, — сказал врач. — Там журналистов не будет. Я вас довезу до того места, где будет ждать ваш знакомый.
— Это невероятно мило с вашей стороны, — отозвался он. — Вы точно готовы это сделать?
— Да вы смеетесь! — сказал доктор Джонсон. — Это, наверно, самое захватывающее, что произошло в Милтоне за всю историю.
Дом Родни стоял на маленьком мысу у почти безлюдного пляжа, вокруг — эвкалиптовый лес, все было именно так, как обещал Родни: уединенность, идиллия. Их приняли с огромным радушием, о них заботились, их кормили, поили; они читали книги вслух, гуляли, спали, и мало-помалу потрясение от аварии сошло на нет. В день Рождества они утром купались в Тасмановом море, потом ели праздничный обед на лужайке. Он сидел молча, не отрывая глаз от Элизабет и Зафара, и думал: Мы здесь. Надо же. Мы живы.
VIII. Мистер Утро и мистер День
Тема изменится, непременно изменится, говорил он себе множество раз. Мы живем в ускоряющееся время, сейчас одна тема сменяет другую быстрей, чем когда-либо. Но прошло семь лет его жизни, семь лет на пятом десятке, в лучшие годы мужской зрелости, семь мальчишеских лет его сына, которых уже не вернуть, — а тема так и не изменилась. Ему некуда было деваться от мысли, что это, возможно, не просто этап его жизни, что такой может оказаться вся его оставшаяся жизнь. С этой мыслью трудно было свыкнуться.
Напряжение сказывалось на всех. Секретность тяготила Зафара — даже друга не могу домой пригласить, — и он плохо успевал в школе. Кларисса делала себе имя в Совете по искусству, становилась одним из самых популярных, всеми любимых его сотрудников, своего рода святой покровительницей маленьких журналов по всей стране, и он радовался, видя, что она находит себе место в мире; но ее денежные требования омрачили их отношения. Они не сделались враждебными, но перестали быть дружественными, и это печалило, угнетало. Элизабет все никак не могла забеременеть, и из-за этого ее настроение часто портилось. Она побывала у гинеколога, и выяснилось, что есть внутренние причины, затрудняющие зачатие. Помимо этой проблемы была еще и хромосомная транслокация, а в случае беременности и рождения ребенка неизбежны были проблемы с безопасностью. О них она не хотела думать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
