Примолкли рыбники – кто чешет в затылке, кто бороду гладит. Будто и не бывало в них ни ярости, ни злобы на Марка Данилыча. Тузы молчали, призадумавшись, но из мелкой сошки иные еще покрикивали:
– Отчего ж нам по твоим распискам не выдают товару?
– Так поди вот с ними толкуй! – кротким обиженным голосом, вздохнув даже от глубины души, отвечал Марко Данилыч. – Тогда, говорит Веденеев, будешь хозяином в караване, когда все до копейки заплатишь.
– С чего ж они, бесовы угодники, взбеленились? Сроду на Гребновской так не водилось! – кричала мелкая сошка, кроме Белянкина. Тот молча столбом стоял.
– Поди вот с ним!.. – говорил Марко Данилыч. – Сколько ни упрашивал, сколько ни уговаривал – все одно что к стене горох. Сам не знаю, как теперь быть. Ежель сегодня двадцати пяти тысяч не добудем – все пойдет прахом, а Орошин цены какие захочет, такие и уставит, потому будет он тогда сила, а мы все с первого до последнего в ножки ему тогда кланяйся, милости у него проси. Захочет миловать – помилует, не захочет – хоть в гроб ложись.
Призадумалась и мелкая сошка. Стали рыбники советоваться.
– Что же нам делать теперь? – пропищал наконец Седов Марку Данилычу.
– Двадцать пять тысяч добыть! Вот что надо делать! – сказал Марко Данилыч. – Берите мои векселя на Водопьянова, на Столбова, на Сумбатова. Останные пять тысяч сбирайте, как знаете… Что?.. И на пять-то тысяч силенки не хватит?.. А еще торговцы гребновские!.. Мочалка вы поганая, а не торговцы – вот что!.. На Гребновской у всех миллиона на три рыбных товаров стоит, а плевых пяти тысяч достать не могут!.. Эх, вы!.. Не рыбой бы вам торговать, а лапти плести – да и на тот промысел вряд ли сгодитесь! Была бы поближе Москва, я бы и слова не молвил, там в ломбарде у меня много побольше трехсот тысяч лежит… Да как их к завтраму доспеешь? А Веденеев ни векселями, ни билетами не берет.
Толковали, толковали рыбники. Наконец Седов, Сусалин и еще двое-трое согласились купить векселя у Марка Данилыча и тут же деньги ему выложили. А пяти тысяч все-таки нет.
В Рыбный трактир пошли. Там за московской селянкой да за подовыми пирогами сладили дело.
Чуть свет на другой день кинулись к ростовщикам. Этого народа у Макарья всегда бывает довольно. Под залог чего ни попало добыли пять тысяч.
К полудню опять собрались на Гребновской. Шумно вели разговоры и, когда Марко Данилыч поплыл к доронинскому каравану, молча с напряженным вниманием следили за ним, пока не спустился он в каюту.
И Онисим Самойлыч тоже глядел со своей палубы. Невольно сжимались у него кулаки.
Мало погодя показался Марко Данилыч. Весело махнул он картузом рыбникам. У всех нахмуренные лица прояснились.
Волком взглянул на них Орошин, плюнул и тихо спустился в свою каюту.
Весел, радошен Марко Данилыч по своей каюте похаживает. Хоть и пришлось ему без малого половину дешевой покупки уступить товарищам, а все ж таки остался он самым сильным рыбником на всей Гребновской. Установил по своему хотенью цены на рыбу, и на икру, и на клей, и на тюленя. Властвовал на пристани, и, как ни вертелся Орошин, должен был подчиниться недругу.
«Верных семьдесят тысяч, не то и побольше, будет мне припену от этой покупки, – размышляет Марко Данилыч. – Дураки же, да какие еще дураки пустобородые зятья Доронина!.. Сколько денег зря упустили, все одно что в печке сожгли. Вот они и торговцы на новый лад!.. Вот и новые порядки!.. Бить-то вас некому!.. Да пускай их, – у Дунюшки теперь лишних семьдесят тысяч – это главное дело!»
С Сусалиным встретился. Тот говорит:
– Слышал, Марко Данилыч, новости какие? Меркулов да Веденеев только что получили наши деньги, в другую коммерцию пустились. Красный товар закупают, и все без кредита, на чистоган. А товар все такой, что к киргизам да к калмыкам идет – красные плисы, позументы, бахту, бязь и разное другое по этой же самой части.
– Рыбой, видно, не хотят промышлять, – с насмешливой улыбкой молвил Марко Данилыч.
– Кто их знает, – сказал Сусалин. – Только слышал я от верного человека, что красного товара они тысяч на двести накупили и завтра, слышь, хотят на баржу грузить, да и на Низ.
В самом деле, Меркулов с Веденеевым на вырученные деньги тотчас накупили азиатских товаров, а потом быстро распродали их за наличные калмыкам и по киргизской степи и в какие-нибудь три месяца оборотили свой капитал. Вырученные деньги в степях же остались – там накупили они пушного товара, всякого сырья, а к Рождеству распродали скупленное по заводам. Значит, еще оборот.
А рыбники над ними смеются да потешаются. «Всякой всячиной зачали торговать, – говорят они. – Обожди маленько – избойной, пареной репой да грушевым квасом зачнут торговлю вести». Но по скорости зятьев Доронина считали в двух миллионах, опричь того, что получат они после тестя.
* * *
Чего ни хотелось Марку Данилычу – все исполнилось. Рыбой в том году торговали бойко, к Ивану Постному на Гребновской все до последнего фунта было раскуплено, и, кроме того, сделаны были большие заказы на будущий год. Покончив так удачно дела, Смолокуров домой собрался, а оттуда думал в Луповицы за дочерью ехать. Сильно соскучился он по Дуне, совсем истосковался, и во сне и наяву только у него и дум, что про нее. Ходит по лавкам, покупает ей гостинцы – бриллианты, жемчуга, дорогую шубу черно-бурой лисицы и другие подарки… «Все годится на приданое… Ох, поскорей бы оно понадобилось!.. Тогда бы много забот у меня с плеч долой», – думает он. Марье Ивановне в благодарность за Дуню тоже хорошую шубу купил. «Совсем исправился, завтра домой», – решил он наконец и стал укладываться.
Тут только вспомнил он про брата полоняника да про татарина Субханкулова. В ярманочных хлопотах они совсем у него из ума и памяти вон, а ежели когда и вспоминал о Мокее, так каждый раз откладывал в долгий ящик– «успею да успею». Так дело и затянулось до самого отъезда.
«Надо будет повидать татарина, – подумал Марко Данилыч, укладывая дорогие подарки, купленные для Дуни. – Дорого запросит, собака!.. Хлябин говорит, меньше тысячи целковых нельзя!.. Шутка сказать!.. На улице не подымешь!.. Лучше б на эту тысячу еще что-нибудь Дунюшке купить. Ну, да так уж и быть – пойду искать Махметку».
В темном углу каюты стоял у него небольшой деревянный ящик, весь закиданный хламом. Открыв его, Марко Данилыч вынул бутылку вишенки и сунул ее в карман своей сибирки. Отправляясь на ярманку, вспомнил он, как выходец из полону Хлябин сказывал ему, что Махмет Субханкулов русской наливкой поит царя хивинского, потому на всякий случай и велел уложить в дорогу три дюжины бутылок. А вишенку у Смолокурова Дарья Сергевна такую делала, что подобной по другим местам и днем с огнем не сыщешь. В надежде соблазнить ею татарина Марко Данилыч тихим ровным шагом пошел с Гребновской в казенный гостиный двор.
Там в Бухарском ряду скоро отыскал он лавку Субханкулова. Богатый именитый татарин, почитавшийся потомком Тамерлана, был тоже на отъезде. Перед лавкой стояло десятка полтора роспусков[500] для отвоза товара на пристань, лавка заставлена была тюками. Человек шесть либо семь сергачских татар, сильных, крепких, с широкими плечами и голыми жилистыми руками, упаковывали макарьевские товары, накупленные Субханкуловым для развоза по Бухаре, Хиве, киргизским степям. Другие татары, слегка покрякивая, перетаскивали на богатырских спинах заделанные тюки на роспуски. Возни было много, но не было ни шуму, ни криков, ни ругани, столь обычных в ярманочных лавках русских торговцев, когда у них грузят или выгружают товары. В стороне, в углу, за грязным деревянным столиком сидел татарин в полинялом засаленном архалуке из аладжи и всем распоряжался. По сторонам сидели еще двое татар-приказчиков; один что-то записывал в толстую засаленную книгу, другой клал на счетах.
Пробираясь между тюками, подошел Марко Данилыч к старому татарину и, немножко приподняв картуз, сказал ему:
– Мне бы хозяина повидать.
– Махмет Бактемирыч наверх пошла. У палатка, – отвечал татарин, оглянув с ног до головы Смолокурова. – Айда наверх!
Вошел Марко Данилыч наверх в домашнее помещение Субханкулова. И там короба да тюки, готовые к отправке. За легкой перегородкой, с растворенной дверью, сидел сам бай[501] Махмет Бактемирыч. Был он в архалуке из тармаламы, с толстой золотой часовой цепочкой по борту; на голове сияла золотом и бирюзами расшитая тюбетейка, и чуть не на каждом пальце было по дорогому перстню. Из себя Субханкулов был широк в плечах и дороден, имел важный вид крупного богача. Широкое, скуластое его лицо было, как в масле, а узенькие, черные, быстро бегавшие глазки изобличали человека хитрого, умного и такого плута, каких на свете мало бывает. Бай сидел на низеньких нарах, крытых персидским ковром и подушками в полушелковых чехлах. Перед ним на столе стоял кунган с горячей водой, чайник, банка с вареньем и принесенные из татарской харчевни кабартма, куштыли и баурсак[502]. Бай завтракал.
