Мы зарегистрировались рано, и Марта отвела нас в ресторан аэропорта. Она велела заказать все, что нам понравится: деньги, оставшиеся после покупки билетов, за пределами острова не нужны. Она и папа заказали шампанское.
Когда официант открывал его, человек за соседним столиком сказал:
— Миссис Кордрей, не так ли?
Сплошной белый воротничок под черной шапкой свидетельствовал, что перед нами священник, и я узнал в нем викария того прихода, где находился дом Марты; он иногда навещал нас в нем.
Глядя на шампанское, он спросил:
— Отмечаете что-нибудь?
— Мой день рождения. — Она убедительно улыбнулась. — Хотите выпить?
Он согласился, и они поболтали. Он всегда был говорун. В прошлом, однако, он всегда старался понравиться, теперь же стал резким, почти агрессивным. Он спросил, возвращаемся ли мы в Англию, и когда Марта сказала “да”, он одобрил, но почти презрительным тоном:
— Много лучше, я уверен. Англия для англичан, Гернси для гернсийцев. Теперь дела во всех отношениях пойдут лучше. Моя мать рассказывала о жизни на острове во время немецкой оккупации: ни машин, ни туристов. Благодаря триподам это может случиться снова. В их благословенной тени мы обретем мир.
— Вы думаете, они вернутся? — спросил папа. Викарий удивился. — Я имею в виду триподов.
— Но они вернулись! Разве вы не слышали новости радио Гернси? По всему миру новые высадки. Теперь они завершат свою миссию и избавят человечество от войны и греха.
Марта сказала:
— Мы не знали. А на острове есть трипод?
— Пока нет. Нужно ждать и надеяться. Как второго пришествия. — Голос у него стал хриплым и искренним. — Может, это оно и есть.
***
Первое испытание было, когда объявили посадку. Сколько помню, тут всегда проверяли пассажиров из боязни террористов. Папа сказал, что теперь, когда все в шапках, проверка не нужна, и оказался прав. Нас даже не просветили в поисках металла. Мы прошли через помещение для улетающих и почти сразу на поле.
На линии использовались небольшие машины с пилотом, помощником и двумя стюардессами. Взлет прошел нормально, взлетели мы на запад, затем, когда самолет набрал высоту, пилот повернул на северо-восток, к Англии.
Нам это направление не годилось: каждую милю пришлось бы проделывать в обратном направлении. Больше того, поскольку мы не знали, каков запас топлива, каждый галлон мог стать критическим. Папа встал и пошел в передний туалет; стюардессы находились сзади и готовили кофе. Мы с Энди дали папе время добраться до дверей пилотской кабины, затем последовали за ним.
Это было второе испытание: заперта ли кабина? Папа повернул ручку — дверь открылась. Когда помощник повернулся, папа протиснулся внутрь, а я вслед за ним перекрыл дверь. Папа достал из кармана пистолет Марты и сказал:
— Беру на себя руководство. Делайте как я говорю, и никто не пострадает.
Я боялся — на мгновение даже был уверен, — что ничего не получится. Обычно угонщики — чокнутые, а экипаж здоров; на этот раз все наоборот. Под шапкой пилот будет делать не то, что считает правильным, а то, что прикажет ему трипод. Если трипод захочет, чтобы он разбил самолет с ним самим и сорока пассажирами на борту, пилот не будет колебаться.
Оба летчика смотрели на пистолет. Пилот сказал:
— Чего вы хотите?
— Курс на Женеву.
Он колебался, казалось, долгое время. Наша надежда была на то, что он, увидев наши шапки, не подумает, что мы против триподов. Наконец он пожал плечами:
— Ладно. Пусть будет Женева.
7
Пилот Майкл Харди воспринял угол легче, чем я ожидал. Он спросил папу, почему тот хочет лететь в Женеву, и папа ответил, что его жена в Швейцарии, а полеты запрещены. Мне это показалось нелепой причиной, но Харди воспринял ее как должное. Я решил, что одно из общих воздействий шапки заключается в том, что люди перестают быть любопытными. Стюардессы и пассажиры, казалось, вообще не беспокоятся из-за происходящего. Шапка, вероятно, действовала и как транквилизатор.
Насколько беззаботен пилот, выяснилось, когда он ввел данные нового курса в компьютер.
Он зевнул и сказал:
— Тютелька в тютельку.
Папа спросил:
— Что это значит?
— Топливо. До Женевы хватит, но ни грамма для отклонений. Будем надеяться, что с погодой повезет.
Одна из стюардесс принесла нам кофе, и пока мы пили, пилот разговаривал. Он сказал, что всегда хотел летать; школьником он жил у аэропорта Гэтуик и все свободное время смотрел на самолеты. До последнего времени он рассматривал свою работу как промежуточный этап — ему хотелось водить большие трансатлантические самолеты.
Жуя бисквит, он заметил:
— Теперь мне смешно, когда я об этом думаю. К чему беспокоиться?
Папа спросил:
— Вам теперь хватает местных линий?
Харди помолчал перед ответом.
— Я провел несколько лет, перевозя по небу людей со скоростью сотни миль в час. А зачем? Они не менее счастливы у себя — даже более. У моей жены доля в ферме, и я думаю, что лучше помогать ей, чем летать. Людям не нужны самолеты, да и машины и поезда тоже. Знаете, что бы я предпочел? Лошадь и двуколку. Вот это мне действительно нравится.
В середине полета он еще раз сверился с компьютером и выяснил, что запас топлива еще меньше, чем казалось.
— Рискованное дело, — сказал он спокойно. — Лучше было бы в Париж.
Папа ответил не сразу. Может, он ждал, что Харди что-нибудь добавит или прояснит ситуацию. Женева означала для него Ильзу и для всех нас — спасение от триподов. Но это означало также поставить под угрозу жизнь всех в самолете.
— Летим в Женеву, — сказал он наконец.
Харди кивнул:
— Пусть будет Женева. Надеюсь, встречный ветер не станет сильнее.
Больше ничего не было сказано. Я вспоминал все фильмы о катастрофах самолетов, которые видел. Однажды у Энди его мать говорила о том, что боится летать — она никуда не поедет, если нужно лететь в самолете. Я считал тогда это глупым, но сейчас мне так не казалось. Мы сидим в металлической трубе в милях над землей, и если горючее кончится, наши шансы на выживание почти равны нулю. Я представил себе, как секунда за секундой пустеют баки с бензином, и почувствовал, что потею.
Я думал также о том, что говорил Харди о своих чувствах. Он казался счастливым. И если триподы на самом деле несут мир, может, это хорошо? Люди будут любить друг друга; может, они перестанут думать только о себе и нескольких близких, а будут думать обо всех.
В лунном свете видны были покрытые снегом горы, Харди начал подготовку к посадке. Дела это не улучшило; наоборот, если только возможно, стало еще хуже. Когда пилот выпустил шасси, один из двигателей закашлял, потом снова заработал и наконец совсем смолк. Я почувствовал настоящий ужас. Закрыл глаза, когда впереди показались посадочные огни, и не открывал их до тех пор, пока колеса не коснулись посадочной полосы. И неожиданно от облегчения ощутил сильную слабость.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
