Я-то теперь мог бы раскрыть ему глаза на то, что с ними произошло. Но он, как и все остальные, не стал бы меня слушать. Я мог бы прийти в редакцию, сесть за свой стол и написать потрясающую статью, такую, какой еще не видывал мир. Но это было бы пустой тратой времени. Ее бы не напечатали. Для печати она была бы слишком экстравагантной. А даже если б ее все-таки опубликовали, ей никто бы не поверил. Или почти никто. Разве что горстка каких-нибудь душевнобольных. А это не в счет.
Прежде чем выйти из машины, я в поисках десятидолларовой бумажки разворошил лежавшую в кармане пиджака пачку денег. Но оказалось, что в пачке нет даже пятидолларовых или долларовых купюр.
И пока я рылся в этих бумажках, мне захотелось узнать, сколько у меня сейчас денег. Не потому, что это было так уж важно. Просто из чистого любопытства.
Ведь через несколько недель, а может даже и дней, деньги начнут терять ценность. А вскоре после этого обесценятся полностью. Они превратятся в бесполезные бумажки. Ими нельзя будет питаться, их нельзя будет носить вместо одежды, и они не укроют человека от ветра и непогоды. Ибо они были — и были таковыми испокон веков — всего лишь изобретенным человеком орудием, с помощью которого он строил свою своеобразную цивилизацию. По сути дела, они значили не больше, чем бороздки на рукоятке пистолета или бессмысленные закорючки, начерченные мелом на стене. Во все времена они были не более чем хитроумными фишками.
Я вошел в аптеку, взял газету из пачки, лежавшей на табачном прилавке, — и с фотографии на первой странице на меня глянула улыбающаяся и счастливая морда Пса.
Тут не могло быть никаких сомнений. Я узнал бы его при любых обстоятельствах. Он сидел перед объективом — само дружелюбие, — а за его спиной возвышалось здание Белого дома.
Заголовок напечатанной под фотографией статьи окончательно подтвердил мою догадку. В нем сообщалось, что говорящая собака хочет нанести визит президенту.
— Мистер, — спросил продавец, — вы купите эту газету?
Я дал ему билет в десять долларов, и он недовольно хмыкнул:
— А у вас не найдется денег помельче?
Я ответил, что не найдется.
Он отсчитал мне сдачу, я запихнул ее вместе с газетой в карман и пошел назад, к машине. Я хотел прочесть статью, но по какой-то необъяснимой причине, которую я даже не пытался понять, мне хотелось прочесть ее, сидя в машине, где меня никто не побеспокоит.
Статья была написана остроумно, пожалуй, даже чуточку остроумнее, чем следовало бы.
В ней рассказывалось о псе, которому захотелось встретиться с президентом. Прежде чем его успели остановить, он проскочил в ворота и попробовал проникнуть в Белый дом, но охранники выставили его за дверь. Уходил он неохотно, пытаясь по-своему, по-собачьи, объяснить, что в его намерения не входило учинять беспорядки, но он был бы весьма признателен, если бы ему дали возможность повидаться с президентом. Он сделал еще две попытки пробраться в здание, и кончилось тем, что охранники вызвали по телефону собачника.
Приехал собачник и забрал пса, который пошел с ним довольно охотно, без внешних признаков озлобления. А вскоре собачник вместе с псом вернулся. Он спросил охранников, а не устроить ли все-таки псу свидание с президентом. По словам собачника, пес объяснил ему, что у него есть к главе государства дело чрезвычайной важности.
После этого охранники снова отправились к телефону, и спустя немного времени за собачником приехали и отвезли его в больницу, где он в настоящее время находится под наблюдением врачей. Псу, однако, разрешили остаться, и один из охранников в предельно выразительной форме объяснил ему, насколько с его, пса, стороны смешно надеяться на встречу с президентом.
Пес, как сообщалось в статье, был вежлив и вел себя очень прилично. Он сидел перед Белым домом и не доставлял никаких хлопот. Даже не гонял по газону за белками.
«Автор этих строк, — писалось далее, — сделал попытку поговорить с ним. Мы задали ему несколько вопросов, но он молчал как убитый. Только улыбался».
И вот он собственной персоной, как живой глядел на меня с первой страницы — эдакий лохматый, симпатичный бездельник, которого никому и в голову не придет принимать всерьез.
Впрочем, и автор статьи, и все остальные не так уж виноваты, подумал я. И впрямь, что может быть фантастичнее лохматого говорящего пса? А если призадуматься, этот пес своей безмерной нелепостью ничуть не уступает банде кегельных шаров, собравшихся завладеть Землей.
Если б людям грозила опасность зримая, связанная, например, с кровопролитием, войной, ее бы поняли. Но нынешняя опасность не обладала этим качеством и именно поэтому была еще страшнее.
Стирлинг говорил о существе, которое не зависит от окружающих его условий, — именно такими и были эти пришельцы.
Они могли приспособиться ко всему; они могли принять любую форму; они могли усвоить и использовать в своих интересах любой образ мышления; для достижения своих целей они могли извратить принципы любой экономической, политической или социальной системы. Они обладали безграничной гибкостью; они приспособились бы к любым условиям, которые могли быть созданы с целью их уничтожения.
И вполне возможно, сказал я себе, что на Земле сейчас орудует не множество кегельных шаров, а одна гигантская особь, способная делиться на несметное количество частей и с той или иной целью принимать самые разнообразные формы, оставаясь при этом единым организмом, которому известно все, чем занимаются его отдельные составные элементы.
«Каким же способом можно уничтожить подобное существо? — спросил я себя. — Как оказать ему сопротивление?»
Однако если это действительно был единый исполинский организм, некоторые его аспекты не поддавались объяснению. Почему, скажем, в усадьбе «Белмонт» вместо Этвуда ждала меня девушка без имени?
Мы о них ничего не знали, и у нас уже не осталось времени на их — или его — изучение. А человеку подобные сведения пошли бы на пользу, ибо не приходилось сомневаться, что цивилизация этого врага во многих отношениях так же сложна и своеобразна, как и цивилизация человечества.
Они могли превращаться во что угодно. Они, наверное, могли — правда, в каких-то пределах — предвидеть будущее. Они затаились в засаде и будут сидеть в засаде до последнего. А вдруг, спросил я себя, человечество погибнет, так и не узнав причины своей гибели?
А я — как мне следовало тогда себя повести?
Швырнуть им в лицо их деньги, бросить им вызов — это было бы чисто человеческой реакцией. И возможно, сделать это было бы совсем не трудно. Но, как я помнил, в тот момент меня настолько сковал страх, что я просто неспособен был тогда на подобный поступок.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
